Карьера Никодима Дызмы

Хоровод между тем приблизился. Впереди шла рослая жница с пышными бедрами и буйной грудью, распиравшей вышитую холщовую рубаху. Из-под короткой красной юбки виднелись могучие стройные икры. Была она босиком, в противоположность остальным девушкам, надевшим шелковые чулки и лакированные туфли на французском каблуке. Очевидно, она была значительно беднее своих товарок. Девушка несла в руках огромный венок из ржаных колосьев.

Стоявший рядом с Понимирским барон Рельф взял его под руку и сказал вполголоса:

— Какой экземпляр! Настоящая Помона. Человеческая самка лучших кровей. Воображаю, какие у нее мускулы живота и бедер. Я не подозревал, граф, что на окраинных землях, где крестьянство, с точки зрения евгеники, представляется в таком фатальном свете, я увижу что-нибудь столь классическое. Впрочем, они все красивы. Черт возьми, в них даже видна порода! Необъяснимо!

Жорж вставил в глаз монокль и презрительно посмотрел на Рельфа.

— Напротив, вполне объяснимо, барон. Понимирские владеют Коборовом уже пятьсот лет, а насколько мне известно, ни один из моих уважаемых предков не был противником просвещения народа в лице его прекрасной половины.

— Понимаю, понимаю, — замотал головой барон, — и чернь всегда твердит, что мы, аристократия, ничем другим не занимаемся, кроме улучшения расы лошадей и рогатого скота. Достаточно взглянуть на этих крестьян, чтобы понять, что в этой области у нас самые большие успехи.

— Простите, — прервал его Понимирский, — у кого это «у нас»?

— У аристократии.

— В таком случае мы не поняли друг друга. Я говорю о Понимирских, о старинной аристократии.

Жорж сунул монокль в карман и отвернулся от покрасневшего, как свекла, барона.

За песнями и хороводами последовали танцы и попойка.

Так как вечер был свежий и дамы стали жаловаться на холод, гости с террасы перешли в дом. В саду остался один только Дызма, который не столько по обязанности, сколько ради удовольствия напропалую танцевал со жницами, и больше всего — с рослой жницей из хоровода. Не обращая внимания на угрюмую физиономию ее жениха, широкоплечего парня с лесопилки, Дызма, улучив момент, взял девушку под руку и увел в парк.

Та не стала сопротивляться помещику. А жених по этому случаю напился до бесчувствия.

Возвращаясь с прогулки по парку, куда он отправился, чтобы немного успокоиться после разговора с «этим идиотом Понимирским», барон Рельф сделался невольным свидетелем сцены, которая навела его на следующую мысль:

«Значит, я прав: не только старинная аристократия, но и новая заботится об улучшении крестьянской породы».

На востоке небо посветлело.

ГЛАВА 24

Весть пришла перед обедом и всех взволновала: кабинет подал в отставку, и отставка принята.

Уляницкий получил телеграмму из Варшавы, ему было велено немедленно ехать в столицу.

Отставка кабинета для большинства коборовских гостей была событием, которое задевало их лично.

Кое-кто мог лишиться своих должностей. Все говорили об одном и том же. Уляницкий ходил взад и вперед по вестибюлю и ругался. Яшунская уехала еще до обеда.

Воевода Шеймонт дал телеграмму в свою канцелярию и велел извещать его по мере того, как туда будут поступать известия обо всех подробностях министерского кризиса в Варшаве.

Вечером пришли газеты. Информация о событиях и слухи, противоречивые оценки ситуации, различного рода предположения — чего там только не было! На одном только они сходились: кабинет пал в связи с тем, что не сумел преодолеть экономический кризис, следовательно, ему на смену должен прийти другой кабинет, руководимый человеком с большим авторитетом.

В числе кандидатов на пост премьера промелькнула фамилия генерала Трочинского, который на посту управляющего больничными кассами, да и в качестве делегата на международный конгресс культуры и искусства, приобрел себе уже немалую популярность, упрочив ее окончательно с помощью брошюры «Стратегические ошибки Наполеона I, Александра Македонского и других». Предыдущая его работа, озаглавленная «Долой коммунизм!», завоевала ему еще раньше всеобщее признание. Знаменита была также приобретенная национальным музеем его картина, представляющая собой автопортрет генерала, выполненный масляными красками, изображающий его в ту минуту, когда оп молодецким ударом копья протыкает насквозь ягуара.

В Коборове широко обсуждали эту кандидатуру, которая, сказать по правде, ни у кого не вызывала серьезных возражений.

За ужином развернулась дискуссия по поводу сомнений барона насчет колорита упомянутой картины.

— Ник, — спросила Нина, — кто, по-твоему, должен стать премьером?

— Откуда мне знать…

— Но все-таки?..

— Гм… Если не Торчинский, то, может быть, Яшунский…

Захмелевший полковник Вареда стукнул кулаком по столу:

— Нет, Никодим, знаешь, кто должен стать премьером?

— Кто?

— Ты.

Воцарилось молчание. Взоры присутствующих обратились к Дызме. Тот наморщил лоб и, убежденный, что Вареда пошутил, нехотя пробурчал:

— Подвыпил ты, Вацек. Оставь, пожалуйста.

Нина встала, и, по знаку хозяйки, все перешли в гостиную. В гуле голосов потонули оправдания полковника.

— Предлагаю покататься по озеру, — воскликнула одна из дам. — Сегодня такая луна!

Все охотно согласились.

Действительно, прогулка оказалась на редкость приятной. Озеро было подобно огромному пласту агата. Его поверхность усеяли мелкие бриллианты звезд, среди них сняла луна, в которой, по подсчету воеводы Шеймонта, было по меньшей мере пятьсот каратов. Когда лодки с тихим плеском отплыли от берега, кто-то запел.

— Жаль, — вздохнул Никодим, — нет под рукой мандолины.

— Вы играете на мандолине? — удивилась одна из сестер Чарских.

— Играю. Особенно люблю играть в лунную ночь на лодке. Приходит вдохновение. Ночь, луна, пахнет горизонтом…

Все расхохотались, а староста Тишко воскликнул:

— Пан председатель и тут не упустил случая высмеять наши невинные песни.

Пшеленская пожала плечами.

Неужели вы полагаете, что пана председателя интересуют такие пустяки?

— Еще бы, я думаю, — подхватил староста, — ведь мне тоже известно, что хлебный банк решено закрыть. Такой банк! Обидно основателю этого дела смотреть на его конец… Не правда ли, пан председатель?

— А вы как считаете? Дызма.

— Подумать только, — не унимался староста, — всегда и всюду самое важное не то, что делается, а то, кто делает. Пока пан председатель стоял во главе банка, все шло хорошо.

— Может быть, дела поправятся, — вставил Дызма.

— Ну, — махнул рукой староста. — Нескольких месяцев оказалось достаточно, чтобы банк лопнул. Вся суть в личности, только в личности.

— Святая истина, — убежденно заявила Пшеленская.

— Хэлло, Никодим! — крикнул из ближайшей лодки Понимирский. — А не спеть ли нам оксфордскую песенку гребцов? А?

— Спойте, спойте! — попросили дамы.

— Да ведь у меня нет голоса, — с раздражением ответил Дызма.

— Есть, есть! — кричал обрадованный своей шуткой Жорж. — Разве ты забыл, как мы горланили на Темзе? Лорд Келедин оф Ньюдон утверждал, что ты поешь как…

Он не кончил: Никодим взмахнул веслом и обрызгал Понимирского, а также всех, кто вместе с ним сидел в лодке.

— Простите, — заговорил Дызма, — ему только холодный душ помогает.

Вернулись обратно и через несколько минут очутились уже в парке.

У дома стоял чей-то запыленный автомобиль. Шофер копался в моторе.

Кто приехал? — опросил Дызма.

Пан директор Литвинек.

Литвинек? — Никодим поднял брови.

Действительно, на официальных приемах в Замке он познакомился с доктором Литвинеком, который занимал пост начальника канцелярии президента республики, но между ними не было таких отношений, чтобы Литвинек мог запросто приехать в Коборово.

Гости вошли в дом.

В вестибюле Кшепицкий беседовал о чем-то с высоким черноволосым, седеющим мужчиной. Дызма сразу направился к ним. Оба встали, поздоровались.