Годен к строевой!

Резинкин снова повернулся к раковине, дернул за цепочку, включающую светильник, и отвернул хромированный кран.

- Здорово вы придумали, подполковник, - инспектор был доволен. - Учитесь, товарищи офицеры, как надо проявлять заботу о личном составе. Везде кафель.

Кафель действительно был везде. Пол был выложен черными большими плитками с белыми прожилками, а стены покрывала приятная голубая с розовыми вензелями.

Все пятнадцать раковин были нежно-розового колора, заманивая ополоснуться. Сплошной полосой шли зеркала, над которыми располагались большие бра с хрустальными плафонами и подвесками. Потолок был облеплен белой плиткой. Венцом программы была большая, сверкающая, подобно одному большому драгоценному алмазу, хрустальная трехъярусная люстра на восемь плафонов, на которую без слез нельзя было смотреть.

Генерал подошел к одному из кранов и с удовольствием отвернул его. Вода с тихим журчанием полилась через рассеиватель.

Затем он подошел к крайнему умывальнику и взял шланг с насадкой для душа.

- Это для того, чтобы ноги мыть, - пояснил, не вынимая щетки изо рта, Резинкин.

В это время комбат в сотый раз проводил по лицу тяжелой ладонью, умываясь насухую. Он не мог не узнать эту люстру, эти светильники, которые они вместе с майором Холодцом заказывали в одной из самарских фирм. Эти розовенькие раковины, что закупали для всех офицеров. А кафель… Черный кафель так нравился его жене, а ему голубой. Он снова посмотрел наверх. Какую же красивую он выбрал по каталогу люстру. У него есть вкус.

Ошарашенный генерал подошел к подполковнику.

- Не будем скрывать друг от друга - вы готовились к нашему приезду.

- Пидорасы.

- Что?!

- Извините, товарищ генерал, это я не вам.

- А что такое?

- Да ничего, может, посмотрим туалет?

Родные братья раковин - унитазы со сливными бачками той же масти, что и сестры, обозначали вчерашние дыры. И снова тот же до боли знакомый кафель.

Капитан, чирикавший до этого по бумаге, заинтересовался новенькой дверью.

- Где вы достали такую? Я хотел себе в зал. Правда, если точно такая же ведет… ничего, ничего. Надо будет подыскать что-нибудь еще.

Матовые плафоны висели на стенах, наводя плавным свечением на размышления. Так и хотелось сесть на унитаз и задуматься.

Никто не остановил вошедшего в туалет бойца. Подойдя к крайнему из унитазов, он открыл кран, из него брызнул фонтанчик. Валетов сделал несколько глотков, затем повернулся к офицерам.

- Это биде, чтобы когда… вот, допустим, у вас понос… Им никто еще не пользовался.

- Перестань тут рекламировать, - цыкнул на него подполковник, и Валетов исчез.

- Даа-а-а! - Генерал опустился на один из унитазов. - Оставьте нас наедине.

Свита удалилась. Подполковник закрыл за ними дверь. Маленький блокиратор приятно щелкнул.

Генерал достал сигарету, а подполковник, боясь задымить помещение, подошел к новенькому окошку и поспешно открыл его. В конце концов, теперь это его помещение, это его окно.

- Я не буду у вас спрашивать, где вы взяли на это средства. Но такого я не видел в странах НАТО. Буржуины отдыхают. Случись к нам дружеский визит по обмену опытом оттуда, - генерал махнул в сторону рукой, - буду рекомендовать посетить вашу казарму.

- Что ж мне теперь, и мягкую мебель, что ли, для солдат закупать?! - в сердцах двинул комбат.

- Нет, не надо. Биде в туалете - этого вполне достаточно. Вы академию заканчивали?

- Нет, шестой год как подполковник.

- Готовьтесь ехать на учебу в Москву. В Генштабе сортиры хуже. Будете и учиться, и учить.

Обалдевший пока еще подполковник, а в перспективе, может быть, и маршал замер перед сидящим на унитазе генералом по стойке «смирно».

- А теперь вы оставьте меня ненадолго одного. Я уже, признаться, отвык делать такие дела на людях.

В камере предварительного заключения витал сквознячок. Маленькое, заштопанное решеткой окошко открыли. Сивый парился на нарах не первый день. Рядом с ним сидел и его кореш Леня. Цепь с Лени сняли сразу после задержания, и ремень, и шнурки отобрали. Шили им только угон, но у шести сокамерников и такой пустяк вызывал унылое, актерски выстраданное сочувствие. Местного папу за решетку. Что за времена, что за нравы. Среди базарных воров, наперсточников и карманников затесался бывший прапорщик, обвиненный в краже сантехники и стройматериалов с объекта, финансировавшегося военными.

Мужик базарил по-человечески, он сивобородому и крепышу Лене приглянулся. Ему хоть можно пару фраз в репу бросить и ответ вразумительный услышать. Остальные просто скалились, а вот один болтал без умолку. Одетый в драные штаны, когда-то называвшиеся джинсами, давно не брившийся сгорбленный молодой человек лет тридцати особо раздражал Сивого. В КПЗ, по словам Десятки Буб - такое означивал он сам себе погоняло, - тело его провело полжизни, и все за мелкие кражи на базаре. Тащил прямо с прилавков. Убежать удавалось не всегда. От него устала не только милиция, но и гоблины. Что с ним только не делали: и били, и в тюрьму сажали - все равно ворует. Сим мастерством Десятка Буб и жил, и дышал. Сивому частенько приходилось затыкать стяжателю рот, от его постоянной болтовни пухли уши. Опустившийся просто мешал размышлять. Иногда приходилось самому отвешивать этому типу пинка или швырять в него единственный табурет. Иначе не понимает. Гундит. На пинки и деревяшки не особенно вроде как обижается. Затихает на полчасика - и снова. Больной человек. Но остальным от этого не легче.

Что ему могут предъявить? Чужие машины во дворе? Сопротивления при аресте он не оказывал. Его просто повалили и стали бить. Не все еще зажило. Медицинское освидетельствование есть. Адвокаты разнесут обвинение. Леня, вместо того чтобы спокойно ждать суда, с каждым днем скисал все больше. В тюрьму ему не хотелось, но человека надо туда еще посадить. Долго они тут не проторчат. Их дело скоро начнет рассматриваться в суде. Со Шпындрюком он приватно побеседует обязательно. Пусть хотя бы ответит на вопрос: почему он, Сивый, до сих пор не на свободе?

Под вечер дверца камеры открылась, и надзиратель крикнул Десятке:

- С вещами на выход!

- Э, - со своего места встал Леня, чем напряг служивого. - Про передачку не забудь.

- Не забуду, - пообещал Десятка Буб и, довольный, тут же исчез за дверью.

Командир отдельного батальона подполковник Стойлохряков подошел к двери дома, что выделили ему с женой местные власти. Поселковый глава Шпындрюк мог бы и не участвовать в подборе апартаментов, но кто тогда ему самому дом подправит и пристроечку сделает, как не солдатики? Кто огород перепашет? Солдатики. Кто распорядится отходы со столовой отвозить к нему на скотный двор? А там свинки, уточки кушать хочут. Товарищ подполковник. Дай бог ему здоровья. И дал, надо сказать, изрядно. Два метра в высоту. Вокруг пуза не обхватить. Даже с мегафоном не переорать.

«Мерседес» генерала Веретенко, любезно доставивший комбата к дому после дружеских посиделок, ширкнул колесами по асфальту и исчез в темноте весенней прохладной ночи. Подполковник, пыхтя, вытащил связку ключей из кармана брюк. Окна в доме не горят. Верочка уже спит поди. Пусть спит. Главное, сортиры в казарме впечатление произвели. Особо на первом этаже. Ну, Мудрецкий, ну лейтенант. Сопля молочная. Вот уедут шишки, получишь на орешки.

Супруга не спала и, примостившись в кресле-качалке, читала какой-то томик. Он вошел, как обычно. Не спеша перевалился через порог. Снял ботинки, занялся плащом. Маленькая фигуристая женщина успела вспорхнуть с нагретого места.

- Ну как?

- Чего не спишь? - буркнул он, насупясь.

- Петя, у тебя же печень. Нельзя тебе пить, - запах спирта, после того как ее муж пролежал в госпитале на обследовании, стал ей ненавистен.

Избавившись от плаща, подполковник наконец обнял жену.

- Петя, не молчи, не тяни, - попискивала она в мягких ладонях.