Моя сто девяностая школа (рассказы)

- Ребята, а не сыграть ли нам в связи с такой шикарной погодой в лапту? - предложил Штейдинг.

Предложение даже не обсуждалось. Мы все свернули направо и побежали на площадку к разрушенному дому.

Среди обломков быстро началась лапта. Мы поснимали ранцы и пальто, свалили их в одну общую кучу.

В кармане у Шурки нашелся мячик, и началась игра.

Играли мы не меньше часа. Потные, разгоряченные подбежали к груде одежды, разобрали свои пальто, ранцы, портфели и сумки, и тут Вадик закричал:

- Галоши! Мои галоши!..

Мешка с его галошами не было.

Вадик побледнел и даже похудел.

- Ребята! - сказал он. - Это конец. Мамка сойдет с ума. Она на последние деньги купила мне галоши. Она теперь скажет, что я не думаю о ней, что не понимаю, с каким трудом достались ей эти галоши, что я хочу ее смерти. А я совсем не хочу. И я все понимаю. И я только не понимаю, куда они могли деться!

- Сами они убежать не могли, - сказал Розенберг.

Он любил анализировать. - Значит, их украли. Из наших никто этого сделать не мог. Значит, это кто-то посторонний. Но посторонние сюда не ходят. Кому, кроме нас, охота ходить в такую разруху, как на этой площадке?

- А кто это там бродит? - воскликнул Штейдинг.

- Где?

- Вон, в разрушенном доме...

Мы посмотрели на дом и увидели на втором этаже, на висящих буквально на волоске ступенях междуэтажной лестницы, фигуру в лохмотьях.

- За мной! - скомандовал Штейдинг, и мы все побежали за ним. Мы вбежали в разрушенный дом. Перед нами качалась (да, качалась!) лестница. Если мы все по ней пойдем, она обязательно рухнет, она не выдержит. Но мы не задумываясь бросились вперед. Фигура в лохмотьях бежала от нас. Но ступеньки кончались, повисая в воздухе, и фигура остановилась. Это был парень лет двенадцати, в рваной финской шапкеушанке, из-под которой смотрели испуганные глаза.

Вернее, они не смотрели, а бегали. Рваные штанины не могли скрыть босых ног. А на ногах сияли новенькие галоши.

- Идем вниз! - сказал Штейдинг.

Он так это сказал, что парень послушался и стал осторожно спускаться.

Впереди парня и за ним шли мы. Ступеньки качались, и что-то подозрительно скрипело. Как мы не свалились все вместе с лестницей - не знаю. Но спуск прошел благополучно.

Парень стоял на площадке перед домом и смотрел в землю, а мы обступили его вокруг.

- Это твои галоши? - спросил Розенберг.

Парень молчал.

- Понятно, - сказал Розенберг. - Где ты их взял?

- Они лежали, - сказал, не глядя на нас, парень.

- Где они лежали?

- Вон там... - и парень показал на место, где была сложена наша одежда.

- А ты берешь все, что лежит? - спросил Розенберг.

- Что стоите? Бейте, - сказал парень.

- И побьем, - сказал Штейдинг. - Не жалко.

- Подожди, Герман, - сказал Розенберг и обратился к парню: - Откуда ты?

- Из интерната, - сказал парень.

- Что же, у вас там не дают обуви? И одежду не дают? Все в такой рвани ходят?

- Не, - сказал парень. - Я убежал из интерната...

одежу на базаре продал.

- А зачем продал? - спросил Старицкий.

- Хотел на юг ехать. Тама теплее. Думал, продам что ни на есть, куплю билет, чтобы под вагонами не трястись...

- Ясно.

- Снимай галоши, - сказал Вадик. - А я тебе свои тапки отдам. Куда ты мешок дел?

- Вот он, у меня, - сказал парень и достал из-под лохмотьев мешок.

Вадик взял у него мешок, достал из него тапки и протянул парню:

- Бери, носи.

- А почему из интерната бежал? - спросил Розенберг. Он хотел все знать.

- Воспитатели злые. Один дерется даже. Чуть ухо вчера не оторвал.

- Надо заявить на него заведующему, - сказал Розенберг. - Это не наш метод воспитания.

- Конечно, не наш, - сказал парень.

- Вот что, - сказал Розенберг, - человек ты, наверно, не плохой, но испорченный. Иначе бы не стал воровать. Мы соберем тебе сейчас немножко денег. Ну, ребята, кто даст на борьбу с беспризорностью?

Все полезли в карманы. И Штейдинг, и Старицкий, и Попов, и Навяжский, и Рабинович, и Петухов, и я, и еще человек шесть.

Розенберг собрал все деньги и отдал парню.

- А теперь, - сказал он, - идем на рынок искать подходящую одежду.

- Зачем? - спросил парень.

- Чтобы не возвращаться в этих лохмотьях. Ведь мы отведем тебя обратно в интернат.

- Не надо мне ничего покупать, - сказал парень. - Моя одежа здесь в доме спрятана, Это я приоделся, чтобы не вызывать подозрений. Возьмите ваши деньги. Не хочу я...

Парень побежал в разваленный дом и вынес оттуда интернатскую, вполне приличную одежду. Не было только обуви, которую он действительно продал.

- Значит, ты не окончательно пропащий человек, - сказал Розенберг. Есть еще в тебе совесть. Все равно, оставь эти деньги себе. Купишь чего-нибудь. Но в интернат возвращайся. Не дело по улицам бегать. Надо учиться, чтобы человеком стать. А ты можешь. Я уверен.

- Ладно уж, - сказал парень. - И то, вернусь.

- А как твое имя? - спросил Старицкий.

- Павел.

- Вот здорово! И я Павел, - сказал Старицкий.

- Не врешь?

- Я никогда не вру, - сказал Старицкий и с опаской посмотрел на нас.

Мы сделали вид, что не заметили его взгляда.

- А будет у тебя время, - сказал Розенберг, - приходи сюда, на эту площадку. Может, захочется тебе посоветоваться. Мы здесь бываем часто.

- Ладно. Зайду, - сказал парень и пошел к развалинам.

- Зачем опять туда? - спросил Штейдинг.

- Переодеться. Неудобно же так в интернат идти.

- Правильно. Ну, до свидания, Павел.

И мы разошлись, каждый в свою сторону.

ЖЕНИТЬБА ГЕОРГА

Пожалуй, я не знаю ни одного ученика нашей школы, ни одного нашего учителя или учительницу, ни одну уборщицу, которые не любили бы Леонида Владимировича - нашего преподавателя литературы и географии, режиссера наших школьных спектаклей, организатора рабочих отрядов школы и просто потрясающего человека.

У него была странная фамилия Георг. Так звали короля Великобритании. Но в нашем Георге не было ничего королевского. Это был довольно высокий мужчина, чуть широкоплечий, ладно скроенный. У него была большая голова, обрамленная густыми светло-коричневыми волосами. На довольно широком носу всегда было простое пенсне. Лицо было очень доброе, с чуть сжатыми губами. Он чем-то напоминал Пьера Безухова из "Войны и мира". Наверно, своей добротой, безграничным обаянием и мягкостью обращения.