Рамаяна по-русски

– Спасибо, Мать. И ещё: позволь мне говорить с твоим мужем. Наедине мне легче будет сказать то, что я должна сказать.

– Да, ты можешь говорить. Бог – с тобой, – Светлана ушла в хижину и увела ничего не понимающего Алексея.

Оставшись наедине с Романом, Шурпа сказала:

– Мне трудно говорить.

– Я не стану перебивать тебя, – произнёс Роман.

– Я стала причиной недобрых событий. Я не хотела этого. Я не спала – но мне приснился сон. Вся моя семья – все, кроме Виктора, лежат поверженные у твоих ног. В обеих твоих руках длинные мечи, обагрённые кровью моих братьев. И над всем этим – огромная, как небо, твоя жена. Она наблюдает на пиршество смерти со стороны, спокойная и незатронутая. Ни один волос не упал с её головы.

Теперь я знаю, кто вы. Знаю, что вы придёте на юг. Сердце женщины не обманешь! И я прошу тебя, Господи, когда ты будешь уничтожать наши обезумевшие от греха города, пощади тех, у кого осталась хотя бы искра света внутри! Знай, что среди ракшасов не все окончательно потеряны. Дай шанс сдавшимся на милость твою!

Кара и Душман готовятся выступить против тебя. У них четырнадцать тысяч воинов. Я не знаю, как ты это сделаешь, но ты уничтожишь их! Такое не под силу даже Индре, правителю небес, которого повергли мои братья. Только Вышний Господь способен свергнуть Равану. Ведь, ни боги, ни ракшасы, ни якши, ни гандхарвы не могут победить моего брата. И вот Ты перехитрил его, придя в облике человека!

Я отправляюсь в Ланку и буду просить Императора сдаться на твою милость. Скорее всего меня сочтут сумасшедшей и отправят с глаз долой на дальние атоллы. Оно и к лучшему. Я не увижу этого кровопролития. А там, на краю света, я сотворю алтарь в твою честь – и буду молиться Изначальной и Тебе, о, Открывший мне глаза. Прощай! И прости меня.

Шурпа развернулась на негнущихся ногах; стараясь казаться невозмутимой, красиво запрыгнула в кабину вимана, на котором красной помадой от руки была перечёркнута надпись «666», а сверху сделана новая: «999»; – и виман взмыл в воздух с места.

Сидя в кабине, Шурпа напевала себе под нос песню «Прощай и ничего не обещай» из репертуара Льва Лещенко и вообще вела себя мужественно. И только после того, как в стекло кабины постучался Гата, держащий в клюве здоровенный «Чупа-чупс» – подарок от Светички, которой Рома передал некоторые незначительные подробности речи неожиданной гостьи, бравая лётчица в голос разревелась, забрызгав лобовое стекло горючими слезами. Но противопожарная система вимана сработала надёжно – и слёзы удалось вовремя погасить.

О, Женщины!

23. Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши…

Когда снег растаял, пришедшие навестить Романа и его спутников отшельники обнаружили, что в хижине уже никто не живёт. Расспросы не привели ни к каким результатам: вновь прибывшие москвичи, в одночасье ставшие кумирами местных обитателей, как в воду канули. Так что расспрашивать было просто некого. В самой хижине пришедшие в гости мудрецы обнаружили берестяную грамоту, на которой ясным доходчивым санскритским языком было написано: «анна-пурна-пралайя-махат-мьям-ом, шанти, шанти, шанти».

Случившийся тут эрудит Нарада так перевёл грамоту сотоварищам:

– Короче, господа мудрецы, беда. Хоронись по норам и пещерам! Первые три слова означают: «хлеба нет». Следующие три: «все ушли на фронт». А под конец Света пишет – она одна среди них грамотная, точно так же, как я среди вас: «ведите себя тихо, не высовывайтесь, чтоб, стало быть, супостаты вас не нашли».

– Это как же понимать? – загомонили сбитые с толку мудрецы.

– Скорее всего так, что с юга через перевал на нас двинулись ракшасы. Не исключено ещё, что другая их армия, как мы и опасались, движется в обход хребта и выйдет на леса с северной стороны, из тундры, стало быть. Чтоб, значит, прочесать тайгу-матушку цепью, всех нас выловить и, не взирая на наши с вами, а особливо мои, энциклопедические познания, зажарить и употребить в качестве вкусной и здоровой в их понимании пищи.

– Во как складно заливает! – засмеялся молодой подрастающий мудрец, имя которого история не сохранила только по той причине, что он Нараде не поверил, а посему вскоре был ракшасами изловлен и употреблён в точном соответствии с предсказанием Нарады.

Остальные муни, приученные тайгой к осмотрительности, внимали истово, а кое-кто даже мотал на ус, благо – усы были у всех, даже у вскорости съеденного мудреца-молодца, который, понятное дело, ничего ни на что не мотал.

– Так что по норам, братие! – выдвинул насущный для настоящего момента лозунг Нарада – и лес вымер. Птички онемели, а, может, улетели. Грибы спрятались. Ягоды, посовещавшись, решили покамест не зацветать. Звери подались подальше на север. Риши и муни поховались по пещерам и норам и впали в длительное самадхи, внешне напоминающее летаргический сон, но на деле являющееся медитативным состоянием, в котором сознание становится единым с Реальностью и может брать отпуск у тела за свой счёт на достаточно продолжительное время. Кстати, мумии некоторых самомумифицировавшихся муней, сознание которых ушло немного не в те области, в которые предполагали попасть обладатели физических тел, уже эпохи спустя находили в тайге геологи, искавшие разного рода камушки, и староверы, прятавшиеся от антихриста Петра Алексеевича Романова. Находить-то – находили, однако, никому особливо об энтом не рассказывали, кроме тех редкостных счастливчиков, которым, всё ж таки, рассказали и в число которых по крайнему недоразумению совершенно случайно попал автор настоящих строк.

Таким образом, обошедший хребет и вступивший с севера в лес Святых Дундуков Душман со своей армией оказался в положении бегущего из Москвы Наполеона: с одной стороны – и враг не обнаруживается, а с другой – и есть нечего. Юный недоверчивый муня, имя которого не сохранилось, в расчёт не идёт: что такое 50 кг костей с жестким мясом отшельника на две тысячи голодных солдатских рыл? И мародёрством не займёшься: куда ни сунься – никого. Тут не помародёрствуешь.

На третий день прочёсывания леса в рядах ракшасов начались приступы вегетарианства. Сначала большинство воинов смотрело на подобное вероотступничество своих редких собратьев так же, как гетеросексуалы смотрят на ориентацию извращенцев. Но голод – не тётка: ещё через два дня извращенцем стал даже предводитель Душман.

Во время дневного привала, сосредоточенно жуя молодые и не очень побеги всего, что попадалось под руку, и размышляя, как противостоять повальной диарее, основательно подорвавшей боевой и общефизический дух подчинённых, Душман набрёл в пустыне своего мозга на мысль, которая сказала:

– Надо среди своих найти полсотни серьёзно провинившихся, казнить их и съесть!

– Хорошая идея! – согласился с мыслью просиявший Душман.

Он встал, одёрнул китель, расправил галифе, почесал свою курчавую бороду, развевающуюся на легком лесном ветерке, и крикнул:

– Общее построение!

Ракшасы дробно и тяжело затопали сапогами и, застёгивая ремни на пыльных камуфляжных гимнастёрках, побежали строиться побатальонно в четыре шеренги.

– Хорошо! – поглядев на часы, сказал Душман. – В 24 секунды уложились! Молодцы!

Окинув взглядом строй, предводитель насчитал три батальона воинов. В голове с трудом ворочались математические формулы.

– Так, – натужно бормотали они, не желая беспрекословно подчиняться обладателю головы, – одному, чтоб, типа, малость поесть, надо, ну, один процент, хрен с ним, своего веса. Всего солдата не съешь: сапоги, портянки, другое и то, что в кишках, на еду не пойдёт. Грубо говоря, в еду пойдёт полсолдата. Чтоб, значит, две тысячи рыл накормить, надо… так… один процент… то есть, двадцать солдат, состоящих из чистого мяса. А в них – половина говна. Ага! Ответ: сорок покойников!

Последние слова Душман радостно выкрикнул в полный голос. И посмотрел на строй. Стоявший напротив воин радостно выпалил:

– Так точно, товарищ вашбродь! Сорок!!