Другие времена

– Выбросите нас у парка Победы, – попросил папа водителя.

Тормозит автобус. Мама, папа и Тася выходят на широкую, просторную улицу. Идет дождь со снегом. Ветер рвет флаги с домов.

– Ну и погодка, чисто ленинградская, – бормочет папа. – Должно быть, Ладога тронулась.

А Тасе весело, она не замечает ни дождя, ни снега: Тася в Ленинграде.

Папа достает из кармана записную книжку и читает:

– Дом номер сто пятьдесят два, корпус первый, третий подъезд, четвертый этаж, квартира тридцать семь.

Тася поднимает голову, смотрит на дом, возле которого они остановились, и видит на металлической дощечке под колпачком цифру «156».

– Два дома осталось, – говорит она.

Долго они шагают вдоль этих двух домов – каждый на целый квартал. Но вот и дом номер сто пятьдесят два, первый корпус, третий подъезд, четвертый этаж, квартира тридцать семь.

– Прибыли, – говорит папа и нажимает кнопку звонка.

За дверью, обитой клеенкой, шум голосов, музыка.

– Веселятся, не слышат, – бурчит папа и звонит настойчивее.

Дверь отворяется. На пороге мальчик. Он выше Таси на полголовы и весь круглый: плечи, голова, рот колечком, а на маленьком носу – стеклянные блюдечки очков.

Мальчик очень серьезно смотрит на незнакомых ему людей.

И вдруг в передней стало так тесно, будто внесли большой шкаф, который заполнил собой все. Это из соседней комнаты появился мужчина, огромный, как сказочный великан, и такой же круглый, как мальчик, и в таких же очках.

– Витяй! – загудел он. – Витяй со всем семейством!.. Что же так поздно? Мы уже заждались.

– Понимаешь, – начал объяснять папа, – расписание...

Но великан, недослушав, схватил его своими огромными ручищами и поднял к потолку, будто маленького.

– Пусти, Игорек, медведь ты этакий! – отбивался папа. – Пусти!

«Вот так Игорек, – подумала Тася, – не меньше самого Васи Алексеева».

А великан уже приближался к ней и смотрел на нее веселыми глазами.

– Так, значит, это потомство Синицких... А вот и мое продолжение рода. Познакомьтесь.

– Славик, – слегка наклонил голову круглый мальчик. – Разрешите ваше пальто, – сказал он Тасе.

Ну и чудак!.. Тася едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Видел бы это рыжий Шурка, обхохотался бы...

– Быстренько, быстренько! – торопил Сотников-старший, помогая раздеться Тасиной маме. – А ну, все вперед!

В комнате, куда они вошли, за большим столом, уставленным разной едой и бутылками, сидело человек десять – все взрослые. Они смеялись, громко говорили, перебивая друг друга, а у окна на голубом экране телевизора что-то шепотом выпевала стриженая, как мальчишка, женщина, но никто ее не слушал.

– Внимание!.. Внимание!.. – загудел Сотников. – Прибыло семейство Синицких в полном составе.

Гости повскакали с мест, начали обнимать Тасину маму, хлопать по плечам папу, а худенькая женщина с большими голубыми глазами, такими же, как у Славика, расплакалась.

– Тонечка!.. Поверить не могу!.. Десять лет прошло, а ты все такая же...

– Как хороши, как свежи были розы! – пропищал петрушечьим голосом маленький человек с толстыми красными губами.

Все захохотали, а Тася не могла понять, что же в этом смешного.

– Дорогие товарищи и друзья!.. Леди и джентльмены! – загудел Сотников-старший. – Продолжим нашу пресс-конференцию, посвященную встрече бывших студентов и студенток непобедимого энского института.

Он высоко поднял бутылку, на этикетке которой был изображен Медный всадник, и начал разливать содержимое бутылки по рюмкам. Тасе и Славику налили в бокалы лимонад. Все чокнулись, а Славик сказал Тасе:

– Ваше здоровье.

«Ну и тип, – подумала Тася, – где он этому научился?»

За столом сидели долго. Поднимали тосты за Мишу Бунчика, который далеко шагнул и уже метит в замминистра, за Любочку Островитянинову, не поладившую с органической химией и ставшую микрофонной певицей. Восхищались каким-то стариком Карпухиным. «Вот дед! Семьдесят, а совсем недавно ездил в Индию на строительство промышленного комплекса». Кто-то вспомнил студенческое общежитие, прослезился и предложил спеть песню о грозной комендантше тете Нюше. Но из песни ничего не вышло. Слова забыли, а мелодию каждый тянул на свой лад. Потом все умолкли, и тогда Сотников приказал толстогубому человеку:

– А ну, Сенечка, подкинь огонька!.. Выдай что-нибудь этакого-такого.

– Бу сделано! – подмигнул Сенечка. – Слушайте совершенно новенький, только что испеченный...

– Дети, это вам будет неинтересно, – сказала Славикова мама, – идите, мы позовем вас к чаю.

– Иди, иди, Тасюша, – поддержал жену дядя Игорь, – взгляни на Славкину каюту.

Непонятно почему он назвал эту комнату каютой. Ничего морского в ней не было. А по стенам везде развешаны картинки с какими-то противными червяками. Тут зеленые, как змеи, черви и красно-бурые, свернувшиеся кольцом и отвратительные головастики. Смотреть на них тошно, а Славик стоит и улыбается.

– Что это? – спросила Тася, невольно отступив от стены.

– Неужели не знаете? – удивился Славик. – Вы в школе этого не проходили?

– «Не проходили»?! – передразнила его Тася. – Станем мы проходить такую гадость! И не называй меня на «вы», я тебе не учительница.

– Можно и на «ты», если вы не возражаете. Этот, – тут Славик ткнул указкой в темно-вишневого червя с двумя белыми пятнами по бокам, – это Норденшельдов червь. Его открыл Норденшельд, известный полярный путешественник. Живет этот червь в Сибири, и на Алтае, и в Маньчжурии. Он небольшой, сантиметров двадцать, а есть черви-гиганты. Вот, например, этот австралиец. В нем два метра. А эта пиявка...

– Вижу. Их маме ставили, когда она болела.

– Нет, то были медицинские пиявки, а эта называется лимнатис.

– Как?

– Лимнатис по-латыни. А по-русски ее называют конской, или египетской, пиявкой. Но, между прочим, она живет не только в Египте, а и в Эфиопии, и у нас в Закавказье. Ее легко отличить от других. Брюхо у нее светлее, чем спина, а сбоку желтые полосы. Она очень опасна и для людей, и для животных.

– Хватит! – брезгливо поморщилась Тася. – И как тебе не противно?

– Я изучаю животный мир. Начну с простейших организмов, а потом...

– Изучаешь!.. Ну и завел бы себе белочку или хомяка. У нас многие ребята держат.

– Это они от нечего делать, для забавы, – совсем по-взрослому сказал Славик.

Тася едва сдержалась, чтобы не стукнуть ученого мальчишку.

– Нет, не для забавы! Они их любят, ухаживают за ними, кормят, и клетки чистят, и лечат их. А ты только срисовываешь с книжек своих червяков. Ты, наверное, и в зоосаде не был, и Чапа не видел?

– Какого еще Чапа?

– Эх ты! – цыкнула сквозь зубы Тася, совсем как Шурка рыжий. – Это же выдающийся жирафенок. О нем в газетах пишут.

– До жирафа я еще не дошел, – невозмутимо ответил Славик. – Это отряд млекопитающих, который...

Ох и отделала бы Тася этого книжного парня! Сказала бы ему, кто он такой!.. Но ему здорово повезло.

– Тасенька, Славик! Чай пить! – послышался голос Славиной мамы.

За чаем взрослые говорили о погоде, о болезнях, и вышло, что у каждого что-нибудь болит. Жаловались на болезни, называя себя старыми развалинами. Тасе было ужасно скучно, и встать из-за стола нельзя. Сиди, терпи.

Разошлись в половине первого, и дядя Игорь сказал:

– Хорошо посидели, отличненько.

А Тася подумала: «Нечего сказать – хорошо. Скукота одна!»

Спать Синицкие легли в столовой. Мама с папой на большом диване, а Тася на раскладушке.

Перед сном Тася спросила:

– Папа, мы пойдем завтра на демонстрацию?

– Непременно, дочка, – пообещал папа.

– Если будет хорошая погода, – прибавила мама.

За стеклами окон мокрыми, тяжелыми хлопьями падал снег.

Когда Тася открыла глаза, она не сразу поняла, где находится. Всю столовую заливал странный зеленоватый свет. Тася сначала подумала, будто это горит ночник, но, оглянувшись кругом, увидела, что свет проникает через окна, задернутые легкими шторами.