Сталин шутит...

Сталин знал массу занимательных историй, утверждал Сергеев. Он не помнил случая, чтобы юмор вождя оказался, как говорится, ни к селу, ни к городу. Особо подчеркивал, что неизменно находилось место шуткам и остротам в отношениях между Сталиным и его верным соратником Кировым.

«Киров называл его „великим вождем всех народов, всех времен“. Говорил: „Слушай, не подскажешь, ты образованнее меня, чей ты еще великий вождь? Кроме времен и народов, что еще на свете бывает?“

А Сталин его называл „любимым вождем ленинградского пролетариата“. И тоже подтрунивал: „Ага, кажется, не только ленинградского, но еще бакинского пролетариата и, наверное, всего северокавказского. Подожди, напомни, чей ты еще любимый вождь? Ты что, думаешь, я семи пядей во лбу? У меня голова — не дом Совнаркома, чтобы помнить, чьим ты был любимым вождем“».

Так могли шутить и подковыривать друг друга не ханжи, не чванливые, не зазнавшиеся, а духовно здоровые люди. Такими Сталин с Кировым и были.

Отличное свидетельство находим у Лиона Фейхтвангера. Этот знаменитый буржуазный писатель (один из наиболее читаемых немецкоязычных авторов) в 1937 году два месяца провел в СССР. Он совсем не собирался писать смешную вещь. Он писал очерковую книгу о Советском Союзе, и она получилась действительно серьезной и обстоятельной. Однако ненавязчивый юмор сам просился на страницы повествования Фейхтвангера. Читаем у него ироничные пассажи о культе личности:

«…Сталину очевидно докучает такая степень обожания, и он иногда сам над этим смеется. Рассказывают, что на обеде в интимном дружеском кругу… Сталин поднял свой стакан и сказал: „Я пью за здоровье несравненного вождя народов, великого, гениального товарища Сталина“. …На мое замечание о безвкусном, преувеличенном преклонении перед его личностью он пожал плечами. Он извинил своих крестьян и рабочих тем, что они были слишком заняты другими делами и не могли развить в себе хороший вкус, и слегка пошутил по поводу… сотен тысяч портретов человека с усами… Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом, выставляют его бюсты и портреты… в местах, к которым те не имеют никакого отношения, как, например, на выставке Рембрандта. …Он высказывает предположение, что это люди, которые довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его».

«Подхалимствующий дурак, — сердито сказал Сталин, — приносит больше вреда, чем сотня врагов».

Авиаконструктор А. С. Яковлев вспоминал:

«Иногда Сталин получал деловые бумаги, авторы которых считали не только уместным, но и позволительным в конце письма добавлять всяческие излияния чувств и уверения в своей преданности. При чтении такого письма вслух, дойдя до концовки, Сталин либо пропускал ее, либо говорил: „Ну, а здесь, как полагается: „Ура! Ура! Да здравствует ВКП(б) и ее вождь великий Сталин“. И, лукаво прищурившись, добавлял: „Думает меня этим подкупить, заручиться поддержкой“».

В сей истории наличествует нецензурный компонент. Но ведь из песни слов не выкинуть, а удалять чувственность и непосредственность из народного восприятия и вовсе грешно. Тем более что это была искренняя и добрая реакция.

Короче, отправился Сталин, а с ним некоторые официальные лица, в поездку на Кавказ. Поезд остановился в Ростове-на-Дону. Происходило это где-то на рубеже двадцатых-тридцатых годов. С охраной тогда не очень усердствовали, все было попроще, да и мало ее было. Встречать пришло не только местное начальство, но и много праздного народа, который узнал, что прибывает сам Сталин. О сопровождавших вождя высокопоставленных спутниках основная масса ничего не ведала.

Вождь вышел из вагона, и масса радостно охнула, зааплодировала:

— Сталин!

Но тут из вагона вышел Ворошилов. И масса приятно удивилась:

— Ворошилов!

За ним вышел Молотов. Опешившая масса все равно обрадовалась:

— Молотов!

Этот сюрприз оказался не последним. В дверях вагона показался Буденный. Из окончательно изумленной массы донеслось звонкое восклицание какого-то казачка:

— И Буденный тоже… твою мать!

На перроне дружно захохотали все — приехавшие гости, местное начальство, народ. Хохотал, подкручивая усы, и С. М. Буденный.

Даже спустя долгое время, когда сталинское руководство собиралось вместе и появлялся Семен Михайлович, порой шутили, вспоминая ростовскую историю:

— И Буденный тоже… твою мать!

Сталин обратился к Буденному:

— У меня нет твоей фотографии. Подари одну.

— С большим удовольствием. Сейчас надпишу…

Буденный задумался, что писать. Сталин возьми и пошути:

— Пиши: «Создателю Первой конной армии товарищу Сталину. Буденный».

Буденный так и сделал.

— Давай я тебе тоже подарю мою фотокарточку, — с задумчивой иронией сказал вождь, достал фото и надписал:

«Подлинному создателю Первой конной армии товарищу Буденному. Сталин».

Смысл сталинского понимания «культа личности» раскрывается как нельзя лучше в сцене, которую одни считают вымыслом, другие называют подлинной, имеющей свидетелей. Истинность и глубина ее философии таковы, что даже некоторый комизм, имевший при этом место, остается без внимания.

И. В. Сталин бранит своего сына за очередную проделку. Василий позволял себе лишнего и, хотя отличался многими положительными качествами, характер имел импульсивный и порой вел себя как беспутный удалец. А ведь носил непростую фамилию — Сталин. Отец, который соразмерял каждое свое слово, каждый свой шаг с тем положением, какое занимал, терпеть не мог шалопайства.

Иосиф Виссарионович гневно спрашивает понурого Василия:

— Ты думаешь, ты — Сталин? Нет! Ты думаешь, я — Сталин? Нет!

Берет свой фотопортрет, показывает на него и внушительно произносит:

— Вот, кто Сталин, он — Сталин!

Главный архитектор Москвы демонстрировал членам Политбюро проект реконструкции Красной площади. Снял с макета здание ГУМа, объясняя, что здесь будут построены трибуны. Потом снял здание Исторического музея, закрывающее якобы перспективу площади. Что он собирался воздвигнуть на месте храма Василия Блаженного, осталось неясным. Потому что, как только он взялся за купол храма, чтобы и его убрать с макета, Сталин вдруг гаркнул: «Не трогай церковь, собака!» Архитектора унесли с сердечным приступом.

На самом деле это байка, вариации которой бесчисленны. Более или менее правдоподобно выглядит следующее описание события. О реконструкции докладывал Л. М. Каганович. Он действительно передвинул на макете площади собор Василия Блаженного. Однако вовсе не потому, что собор решено было снести, а просто для того, чтобы показывать было удобнее. Тем не менее Сталин пыхнул трубкой и, как бы давая знать присутствовавшим нечто важное, сказал: «Лазарь, поставь, где взял».

Сталину в начале 30-х годов пожаловались на Л. З. Мехлиса. По всей вероятности, хотели, чтобы крутой начальник покинул должность главного редактора «Правды».

Сталин в ответ:

«Просите о чем угодно и о ком угодно, но с ним я ничего не могу поделать. Это страшно настырный человек. Он работал у меня помощником, и был случай, когда уборщица не успела протопить печи в Кремле, опоздала на работу, что-то у нее дома случилось. Мехлис ее уволил — дескать, не заботится о здоровье товарища Сталина. Она пришла ко мне в слезах, и я ее восстановил на работе.

Но не тут-то было! Ко мне является Мехлис и кладет мне на стол заявление с просьбой уволить его по собственному желанию. Я удивился, а он говорит, что поскольку я отменил его приказ, то теперь у него не будет авторитета среди подчиненных. Я ему говорю: „Забери заявление, иди работай“.