Без социалистического реализма (рассказы) (СИ)

Николай Артемьевич почувствовал, как увлажнились его глаза. А вокруг были воодушевленные юные существа... Предрассветный воздух улиц был чист и свеж, как лица юношей и девушек. В палисадниках, скверах звонко и весело трелили пробудившиеся птицы. Все было прекрасно.

Правда, недалеко от дома Косогорова компанию обогнал громыхающий грузовик, доверху нагруженный мусором, и сразу же их обдало запахом гнили. Но компания завернула за угол и вскоре остановилась у дома Косогорова.

Когда настало время распрощаться с бывшими учениками, Николай Артемьевич Косогоров, пожимая всем по очереди руки, заглядывая в глаза, раздаривая напутственные слова, невольно подумал: "Какие они все дивные, пленительно юные... а я вот уже почти старик..."

И сделалось ему немножко горько и обидно. Но потом он тряхнул седой головой: "Был и я таким, как они! Да, был! Еще каким молодцом был!"

Продолжая мысленно себя успокаивать, Николай Артемьевич заметил, что, например, у Вадима Маслова и грудь куриная, и в восемнадцать лет он уже носит очки с толстыми стеклами. "А вот я в его годы!.. " Или вот еще Конев, парень -- богатырь, спортсмен! Но если припомнить, какой силач когда-то учился в одном классе с Николаем Артемьевичем, то сравнение будет не в пользу Конева. Да как же этого силача была фамилия? Горшков?.. Порошков?.. Что-то вроде этого ...

И захотелось Николаю Артемьевичу показать своим бывшим ученикам, что и он был тоже молод, что и он был румяный, мускулистый.

-- Друзья! -- сказал Николай Артемьевич. -- Хотите посмотреть, каким я выглядел в день, который я помню также, как и вы будете помнить этот сегодняшний день? У меня есть фотография моего класса. Вернее, как тогда называлось, -- группы, снятая в день окончания школы-семилетки. Тогда еще не было десятилеток. Это было... -- он подсчитал в уме: "Родился в 1911, окончил школу в четырнадцать лет..." -- Это было, друзья, в 1925 году. Подумать только, в двадцать пятом!

-- Пожалуйста, -- восторженно понеслось со всех сторон. -Пожалуйста!.. Очень интересно!..

Николай Артемьевич вошел в дом, вприпрыжку побежал по затхлой, пахнущей котами лестнице на третий этаж и, задыхаясь от усталости, с колотящимся сердцем, но довольный своей прытью, отпер дверь квартиры. Но едва он вошел в темный коридор, соседка агрономша, особа желчная и страдающая бессонницей, подчеркнуто громко застонала:

-- Боже мой, когда этот проходной двор окончится? Ни днем, ни ночью!..

Косогоров благоразумно промолчал и, прижимая к груди букет, потихоньку, на цыпочках пошел к своей комнате. Но тут ему не повезло. Кто-то из жильцов, наверно, Шорины, выставили на ночь в коридор железное корыто. Николай Артемьевич в темноте споткнулся о проклятое корыто и чуть было не свалился в него, но, уронив букет, все же успел во время вытянуть вперед обе руки, и они сразу же по- грузились в намоченное белье. Так он и застыл в позе стиральщика, с ужасом ожидая реакции на произведенный грохот.

-- Изверги! -- взвыла агрономша. -- Я в суд подам!

-- Какой там черт шляется по ночам? -- загудел из другого угла бас инженера Садовского.

-- И чего вы там чертыхаетесь? -- воинственно выкрикнула агрономша.

-- Психичка! -- лаконично ответил Садовский.

-- Товарищи, совесть надо же иметь! -- начал увещевать Шорин.

-- Вы ответите за психичку!.. Я женщина больная!..

Николай Артемьевич Косогоров выудил из корыта пахнувший хлором букет и, вобрав голову в плечи, осторожно добрался до своей комнаты, тихо притворил за собой дверь и, прислушиваясь к разгорающейся словесной перепалке, с облегчением вздохнул.

Но как только он включил свет, жена его, Катерина Семеновна, лежавшая на кровате, заслонив рукой глаза, страдальчески вздохнула:

-- Послушай, Николай, ты что, пьян? Мало того, что в коридоре загремел, всех соседей разбуркал, так тебе еще и свет надо? Не можешь раздеться так?

-- Котинька, мне надо кое-что найти, я же не могу без света.

-- Что тебе, дня мало? Сейчас приспичило искать?

Николай Артемьевич попробовал спокойно и убедительно объяснить, что его внизу ожидают бывшие ученики, что он хочет им показать старую фотографию, но Катерина Семеновна перебила его:

-- Глупости, Коля! Кому это интересно смотреть старые фотографии? К тому же они, наверное, уже разошлись.

-- Котинька, я обещал...

-- Боже мой, ты, наверное, пьян! Ты что, опять хочешь идти через коридор, будить всех? Тебе мало одного скандала?.. Никуда я тебя не пущу!

-- А я тебя и спрашивать не буду! -- отрезал Косогоров.

-- Мама, ты слышишь? -- плаксиво заныла Катерина Семеновна, обращаясь к ширме, за которой спала ее мать.

-- Хамло! -- мгновенно и охотно отозвалась теща. -- Был хамом и остался хамом!.. Прокрался в нашу семью, как тать в нощи, а теперь из всех воду варит. Я моей дочери, этой ангельской душе, посвятила сорок четыре года моей жизни, и вот теперь я вижу...

-- О, небо! -- Николай Артемьевич зажал уши и несколько раз, не особенно больно, стукнулся головой о стену.

Потом, не обращая внимания на ругательства и причитания, он решительно ринулся к комоду, воткнул в вазу испоганенный букет, достал из нижнего ящика альбом со старыми фотографиями и, хлопнув дверью, опять споткнувшись в темном коридоре о корыто, поспешно выскочил на лестницу. В квартире, как в потревоженном осином гнезде, стояли шум и брань. Николай Артемьевич досадно лягнул каблуком дверь и побежал вниз по лестнице. В вестибюле, тускло освещенном запыленной лампочкой, он поправил галстук, одернул пиджак, привел себя в порядок, как актер перед выходом на сцену, и, лучезарно улыбаясь, шагнул из неуютного запустения на улицу.

Была как раз та пора, когда день приходил на смену ночи. Когда свет, наплывая волной с востока, захватывал небо, прижимая темноту к земле. Вверху уже было утро -- окрашенные свежей синевой, обрызганные легким багрянцем облака застыли на месте, словно скованные тяжелой и сладкой последней дремой; внизу, у самой земли, серая и влажноватая мгла призрачно дрожала, убиваемая светом, растворялась, умирала без следа и умирала быстро, ощутимо.

Молодежь, сгрудившись, о чем-то оживленно разговаривала. Слышался смех. В стороне, в нише подворотни, стояли обнявшись и застыв в продолжительном поцелуе, Конев с Верочкой Тинской, не особенно преуспевавшей в науках, но самой красивой ученицей в классе. Николай Артемьевич смущенно кашлянул и поспешил отвернуться.

-- Мои юные прекрасные друзья! -- Николай Артемьевич произнес коротенькую торжественную речь, в которой опять напомнил о широко открытых дверях, о замечательном будущем, сделал упор на то, что "только в нашей стране, в стране победившего социализма..." и окончил немного сентиментальным "когда я, возможно, уже не буду жить на свете, лет этак через тридцать, быть может и вы, тогда уже убеленные сединами, покажете молодежи, как я вам сейчас покажу, свою выпускную фотографию..."

Дальше он не мог говорить, горький комок подкатил ему к горлу, и он, нагнув голову, начал листать страницы альбома.

Бывшие ученики сразу же узнали его на общей фотографии. Высокий, стройный, с открытым лицом, он стоял в центре выстроившихся в две шеренги полумесяцем группы и держал красное знамя.

-- Вот вы какой были! -- наивно удивилась Жанна Бочарова, скромная девушка с большими и задумчивыми глазами.

-- Да был, когда-то! -- Косогоров слегка выпятил грудь и также, как и на фотографии, гордо приподнял голову.

-- А почему с красным знаменем? -- спросила Жанна Бочарова.

Николай Артемьевич улыбнулся:

-- Наша группа была первой во всем городе, состоящая на сто процентов из пионеров. Двадцать три ученика и двадцать три пионера. Я, между прочим, был звеньевым. Теперь это обыденное явление -- младшие классы сплошные пионеры, старшие -- сплошные комсомольцы. А тогда это было ново, необычно. За это нам и преподнесли красное знамя.

-- Скажите, Николай Артемьевич, а вы часто встречаетесь с ними? -Вадим Маслов показал на групповую фотографию. -- Вот мы всем классом приняли решение каждый год встречаться, до конца жизни встречаться, рассказывать друг другу о делах, успехах. Это очень интересно будет!