Жопа, как символ (СИ)

15.7. Жопа на телеэкране

Варианты показа жопы на экране:

1) верчение жопой (которая прикрыта тесно обтягивающей одеждой) при ходьбе;

2) мелькание обнаженной жопы;

3) ласкание женской жопы мужчиной;

4) движение жопы в половом акте.

Второе и третье называется эротикой, четвертое — легкой порнографией.

Что касается мужской жопы на телеэкране, то автор не находит это ни привлекательным, ни поучительным, ни смешным, поскольку такое зрелище может умеренно заинтересовать только зеленых девиц, детей и сексуальных извращенцев, тогда как автор (и большинство читателей, он надеется) к этим категориям не относится.

15.8. Жопа в литературе

В нормальной, то есть в не-извращенческой литературе, тема жопы присутствует лишь фрагментарно. Есть превосходные писатели, у которых даже в полных собраниях их сочинений это слово не встречается ни разу. Причины бывают разные: одни авторы стремятся быть приличными, как они это понимают, другие опасаются выдать свои гомосексуальные наклонности, третьим жопа просто не пришлась к слову (не дошли до нее руки, так сказать), а четвертым она не интересна вообще.

Из выдающихся знатоков жопы следует отметить, прежде всего, чешского юмориста Ярослава Гашека. В «Похождениях бравого солдата Швейка» мы находим, к примеру, следующее (ч. I, гл. 1):

«Паливец слыл большим грубияном. Каждое второе слово у него было «задница» или «дерьмо». Но он был весьма начитан и каждому советовал прочесть, что о последнем предмете написал Виктор Гюго, рассказывая о том, как ответила англичанам старая наполеоновская гвардия в битве при Ватерлоо.

— Хорошее лето стоит, — завязывал Бретшнейдер серьезный разговор.

— А всему этому цена — дерьмо! — ответил пан Паливец, убирая посуду в шкаф.

— Ну и наделали нам в Сараеве делов! — со слабой надеждой промолвил Бретшнейдер.

— В каком «Сараеве»? — спросил Паливец. — В нусельском трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело — Нусле!

— В боснийском Сараеве, уважаемый пан трактирщик. Там застрелили эрцгерцога Фердинанда. Что вы на это скажете?

— Я в такие дела не лезу. Ну их всех в задницу с такими делами! — вежливо ответил пан Паливец, закуривая трубку.»

А вот что можно прочесть в Собрании сочинений Александра Пушкина (письмо П. А. Вяземскому от 10–13 января 1831 г.): «Вчера видел я кн. Юсупова и исполнил твое поручение, допросил его о Фонвизине, и вот чего добился. Он очень знал Фонвизина, который несколько времени жил с ним в одном доме (…) Он знает пропасть его bon mots, да не припомнит. А покамест рассказал мне следующее: Майков, трагик, встретя Фонвизина, спросил у него, заикаясь, по своему обыкновению: видел ли ты мою «Агриопу»? — видел — что ж ты скажешь об этой трагедии? — Скажу: Агриопа — […]. Остро и неожиданно! Не правда ли? Помести это в биографии, а я скажу тебе спасибо.» А мы скажем спасибо Пушкину: тут мы одним попаданием накрываем сразу четверых русских жоповедов — Пушкина, Вяземского, Юсупова и Фонвизина — из которых трое оказали честь русской словесности.

Из более ранних писем тому же Вяземскому: «Благодарствую, душа моя и целую тебя в твою поэтическую […] — с тех пор, как я в Михайловском, я только два раза хохотал…» (7 нояб. 1825 г.)

«Когда-то свидимся? Заехал я в глушь Нижнюю, да и сам не знаю, как выбраться? Точно еловая шишка в […]; вошла хорошо, а выйти так и шершаво.» (5 нояб. 1830 г.; будем ради приличия считать, что Пушкин имел здесь в виду всего лишь жопу.)

Из письма А. Н. Вульфу от 16 окт. 1829 г.: «В Бернове я не застал уже толсто […] Минерву. Она со своим ревнивцем отправилась в Саратов.»

Из письма к А. Н. Верестовскому (по поводу дезинфекции почты в связи с холерой): «Не можешь вообразить, как неприятно получать проколотые письма: так шершаво, что невозможно ими подтереться — anum расцарапаешь.»

Из письма к Н. Пушкиной (от 6 ноября 1833 г.): «Что делает брат? Я не советую ему идти в статскую службу, к которой он так же неспособен, как и к военной, но у него по крайней мере […] здоровая, и на седле он все-таки далее уедет, чем на стуле в канцелярии.» Тут осмелюсь с великим поэтом не согласиться: для канцелярской работы выносливая […], думаю, не менее важна, чем для службы в кавалерии. Правда, в кавалерии я не служил. Зато Пушкин не служил в канцелярии.

Конечно, можно поспорить насчет того, в какой степени частная переписка великого поэта или писателя принадлежит литературе.

Но с другой стороны, человек, который всю сознательную жизнь воздвигал себе «памятник нерукотворный», не мог не догадываться, что потомки захотят издать его письма. Тем более что и в его время, и ранее это было делом обычным. Хуже того, иные деятели затевая частное письмо, уже прицеливались на будущую публикацию. Но может, Пушкин был лучшего мнения о потомках. Или о жопе.

А вот немного из пушкинских дневников (6 марта 1834 г.):

«3 марта был я вечером у кн. Одоевского, Соболевский, любезничая с Ланской (бывшей Полетика), сказал ей велегласно: Le ciel n’est pa plus pur que le fond de mon — cul. Он ужасно смутился, свидетели (в том числе Ланская) не могли воздержаться от смеха. Княгиня Одоевская обратилась к нему, позеленев от злости. Соболевский убежал.» (перевод реплики Соболевского: «Небо не чище недр моего зада». Человек явно оговорился, выстраивая какой-то мудреный комплимент. Но радует наличие ценителей, мгновенно реагирующих на задорное словцо даже в смягченном французском варианте.)

Образец изящного литературного обхождения с темой жопы дается в мемуарах А. Н. Крылова. Почтенный академик рассказывает следующий эпизод из своей жизни:

«Воеводский открыл заседание и сказал:

— Членам Государственной думы угодно получить объяснения по трем вопросам: каким образом секретный журнал Морского технического комитета стал достоянием гласности; что верно и что не верно по существу в статье Брута; какие вредные последствия может иметь опубликование этого журнала. Прошу вас сделать об этом доклад.

(…)

Обращаясь к Звегинцеву, я сказал:

— Александр Иванович, мы с вами были вместе в Морском училиище. Ваш выпуск в складчину подкупил «рыжего спасителя» Зуева, чтобы получить экзаменационные задачи по мореходной астрономии. Задачи эти печатались в литографии Морского училища под надзором инспектора классов, бумага выдавалась счетом, по отпечатании камень мылся в присутствии иепектора и т. д. Однако стоило только инспектору на минуту выйти, как Зуев, спустив штаны, сел на литографский камень и получил оттиск задач по астрономии. Вы лично, Александр Иванович, по выбору всего выпуска списали на общее благо этот оттиск. Ведь так это было?

Сквозь гомерический хохот всего зала послышался робкий ответ Звегинцева:

— Был грех.

Первый вопрос о разглашении сведений был исчерпан. Чопорный Воеводский покраснел, как рак, а старый адмирал К. П. Пилкин неудержимо громко смеялся в свою белую окладистую бороду.»

Кстати, приведенный эпизод годится и в исследование темы «Жопа в разведке и контрразведке».