Тайная жизнь генерала Судоплатова. Книга 1

28 декабря в дополнение к личному разговору, а затем в конце марта и в апреле и моим заявлениям к Вам, я к Вам обращался вновь с этой просьбой, но никакого ответа не получил. Прошло 10 месяцев, и я ничего не знаю о моей семье, и семья моя, видимо, ничего не знает обо мне. Я вполне понимаю, что усердие не по разуму Ваших агентов, решившихся похитить меня с нарушением всех международных законов и поставивших Вас перед «совершившимся фактом», поставило Вас и все Сов. правительство в затруднительное положение и в необходимость впредь, до нахождения приличного выхода из создавшейся обстановки, скрывать мое нахождение в СССР, но все же я не могу нс обратиться к Вашему чувству человечности — за что Вы заставляете так жестоко страдать совершенно невинных людей — моя жена и дети никогда никакого участия в политике не принимали. Особенно же меня беспокоит состояние здоровья моей жены, всю жизнь страдавшей большой нервностью, выражавшейся в болезненных приступах при всяком волнении и беспокойстве. Моя жена по матери своей — родная внучка жены А. С. Пушкина, урожденной Гончаровой, бывшей вторым браком за Ланским, и унаследовала, как и се мать и сестры, большую нервность, свойственную семье Гончаровых… Меня берет ужас от неизвестности, как отразилось на ней мое исчезновение. 41 год мы прожили вместе!

…Никогда, ни в какие эпохи самой жестокой реакции ни Радищев, ни Герцен, ни Ленин, с историей которых я ознакомился по их сочинениям, изданным Институтом Ленина и Академией, не бывали лишены сношений со своими родными. Неужели же Советская власть, обещавшая установить режим свободы и неприкосновенности личности с воспрещением сажать кого-либо в тюрьму без суда, захочет сделать из меня средневекового Шильонского узника или второе издание «Железной маски» времен Людовика XIV — и все это только ради сохранения моего инкогнито?

Убедительно прошу Вас посмотреть на мою просьбу в данном случае с точки зрения человечности и прекратить те нравственные мучения мои, кои с каждым днем становятся невыносимее. 10 месяцев я живу под гнетом мысли, что я, может быть, стал невольным убийцей своей жены, и все это вследствие своей неосторожной доверчивости к гнусному предателю, а когда-то герою гражданской войны в Добровольческой Армии…

Надеюсь, что Вы найдете время ответить и на другие вопросы и просьбы, содержащиеся в моих заявлениях и письмах. Надеюсь также, что Вы отнесетесь благожелательно ко всему вышеизложенному, я — ваш пленник — буду ждать с понятным нетерпением Вашего решения и приближающегося годового срока моего заключения.

27/VII 1938 г. Генерал Миллер».

Можно только предполагать, как провел Евгений Карлович Миллер вторую половину 1938 года и первые месяцы 1939-го. Об этом никаких данных. Однако точно известно, что судьба похищенного генерала решилась окончательно и бесповоротно майским весенним днем 1939 года. Причем сделано это было в экстренном порядке в течение считанных часов. Почему именно в этот день, а не двумя месяцами раньше или тремя — позднее? Конечно, в архивных делах НКВД ответа на этот вопрос не найти. Но он напрашивается сам собой, если припомнить политические реалии начала мая 1939 года и в СССР, и в Европе. На этот период пришелся резкий поворот внешнеполитического курса СССР — 4 мая наркома по иностранным делам Μ. М. Литвинова, который был известен как сторонник сближения СССР с Англией и Францией и создания антигитлеровского альянса, сменил на этом посту В. М. Молотов. Это означало, что путь к соглашению СССР с Гитлером открыт. И если прежде было можно еще предположить, что когда-нибудь в какой-либо ситуации советским властям может пригодиться русский генерал, похищенный в Париже, то теперь такая возможность отпадала даже теоретически. Это и решило участь Е. К. Миллера.

И мая 1939 года датированы три документа, сохранившиеся в архиве. Два из них написаны на разных и очень высоких бланках, но одной и той же рукой и даже одними и теми же зелеными чернилами. С большой долей вероятности можно предположить, что в середине дня или к вечеру 11 мая — по утрам советские учреждения тогда не работали — наркомвнудел Берия (Ежов к тому времени был уже устранен), получив срочные указания от Сталина или Молотова — кто другой мог решить судьбу Миллера! — приехал к себе на Лубянку, вызвал Ульриха, и тут же дежурным секретарем были написаны две бумаги. Одну подписал Ульрих теми же секретарскими зелеными чернилами, Берия начальственным красным карандашом подмахнул другую, и был вызван комендант…

Документ первый.

На бланке «Народного Комиссара Внутренних Дел СССР» без номера, но с датой 11 мая 1939 года написано:

«Только лично.

Начальнику внутренней тюрьмы ГУ ГБ НКВД СССР тов. Миронову

ПРЕДПИСАНИЕ

Предлагаю выдать арестованного Иванова Петра Васильевича, содержащегося под № 110, коменданту НКВД СССР тов. Блохину.

Народный Комиссар Внутренних Дел СССР Л. Берия».

Внизу другим почерком и другими чернилами приписка:

«Арестованного Иванова под № 110 выдал коменданту НКВД. Нач. Внутр. тюрьмы Миронов. 11.V.39».

Наискось через весь лист размашисто красным карандашом написано: «Одного осужденного принял. Блохин. 11/V 39».

Второй документ представляет собой написанное на бланке «Военной Коллегии Верховного Суда СССР» за № 00180/Л предписание «Коменданту НКВД СССР тов. Блохину». В нем говорится:

«Предлагается немедленно привести в исполнение приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР над Ивановым Петром Васильевичем, осужденным к расстрелу по закону от 1 декабря 1934 года.

Председатель В. К. В. Ульрих».

Сбоку на этом документе видна приписка:

«Выданная личность Иванов под № 110 подтверждаю.

Нач. Вн. тюрьмы Миронов. 11 /V 39 г.».

Видно, было очень важно не ошибиться и не «выдать» кого-то другого, оставив в живых того, нужного… И, наконец, третий документ, написанный рукой начальника тюрьмы Миронова:

«АКТ

Приговор в отношении сего Иванова, осужденного Военной Коллегией Верхсуда СССР, приведен в исполнение в 23 часа 5 минут и 23 часа 30 минут сожжен в крематории в присутствии:

Комендант НКВД Блохин (подпись)

Н-к Внутр. тюрьмы ГУ ГБ НКВД Миронов (подпись)

11/V 39 г.».

Кто именно расстрелял Миллера — комендант или начальник тюрьмы, не сказано, но очевидно, что никакое третье лицо к этому совершенно секретному делу не привлекалось…

Пусть не смущает значащееся в документах имя Петра Васильевича Иванова. Особо секретных узников содержали в НКВД под чужими именами, под ними же — отправляли на тот свет. Именно этим, видимо, вызвана была необходимость особого подтверждения личности «Иванова под № 110» начальником тюрьмы при выдаче его коменданту Блохину. Не исключено, что и сам комендант НКВД Блохин (а это как-никак генеральская должность) так и не узнал, кого он в майский день 1939 года лично возил на расстрел в московский крематорий.

Тождество Евгения Карловича Миллера и Петра Васильевича Иванова не должно вызывать сомнений: приведенные выше три коротких документа хранились в одной сколке с собственноручными письмами Е. К. Миллера и с письмом Скоблина в одной тоненькой синей папке, на которой есть такая пометка:

«Материал передавал 5/3 49 г. т. Абакумову (подпись)».

Понятно, что содержимое папки было тщательно проверено.

Кроме того, о чем-то говорит и совпадение номера камеры. И уничтожен был «Иванов под № 110» по известному шаблону, применявшемуся лишь к особо секретным узникам: их привозили в здание крематория, в подвальном помещении, прилегающем к жерлу огнедышащей печи, пристреливали и сразу же или почти сразу, что зависело уже от чисто технических причин, бросали в огонь.

Так 11 мая 1939 года был убит в Москве похищенный 22 сентября 1937 года в Париже русский генерал Евгений Карлович Миллер. Тогда же, как говорят, было уничтожено и заведенное на него в НКВД дело. Как бы и не было генерала здесь вовсе.

Глава 6. РЕПРЕССИИ В ОГПУ-НКВД

Судя по всему, непосредственным инициатором перевода моего отца в Москву был покровительствовавший моей матери ее непосредственный начальник Генрих Самойлович Люшков. Позднее протекцию со стороны Люшкова им неоднократно ставили в вину.