Вертолёт, 2006 №3

Панджшерское ущелье на востоке примыкает к Пакистану, откуда по всему Афганистану растекалось оружие. Командование Вооруженных сил СССР прекрасно понимало, что от завоевания сидящего костью в горле оплота душманских сил зависит не только успех летней кампании, но и, возможно, исход всей войны в целом. Замысел операции предусматривал высадку десанта на голову врага по всему ущелью (вопреки канонам военного искусства), а это четыре тысячи двести человек на фронте в сто километров!

…Наш комэска Ю.В. Грудинкин, промаявшись целый день на КП, к вечеру подготовил план применения авиации. По нему выходило, что в первой волне пойдет наша эскадрилья. А группу захвата площадок, которая раньше всех сунется в пасть врагу, возглавит он сам. Командовать всей вертолетной составляющей операции, к нашей гордости и некоторому успокоению, поручили командиру нашего полка В.Е. Павлову.

Утро 17 мая 1982 года выдалось смутным, смутно было и на душе. Тишину разорвал нараставший тревожный гул сотен винтов. Чрева «вертушек» жадно поглотили колонну десантуры, змеей вползшую на аэродром. Отталкиваясь от взлетной полосы огненными струями, занозами в небо вонзились «сушки» афганских ВВС, они должны были расчистить нам площадки для приземления.

Тяжело переваливаясь с боку на бок, «зеленые» (для запутывания врага в эфире было принято именовать в открытых радиопереговорах Ми-24 — «полосатым», Ми-б — «большим», а Ми-8 называли «зеленым», прим. ред.) с десантом на борту подруливали к полосе и, чуть пораздумав на контрольном висении, кряхтя и подбадривая себя похлопыванием лопастей, начинали карабкаться в высоту, один за другим вылезать на заданный этаж в воздухе, или эшелон, как у нас говорят.

Подходим к Панджшеру. Внизу еле различимо просматриваются штрихи «вертушек», одна за другой протискивающихся в узкий коридор ущелья. Головная часть колонны вертолетов с десантом вошла в ущелье, начала снижение для посадки на заранее намеченные площадки. Занимаем со своей парой зону ожидания над входом в ущелье. И тут началось…

Напряженная тишина в эфире взорвалась гомоном возбужденных голосов: «Куда ты! ДШК работает! Захожу на него! «Зеленый» горит! «Зеленый» упал! Пускаю управляемую! Попал! Подтверждаю!». Смысл выстреливаемых в эфир фраз еще не дошел до сознания, а руки и ноги в автоматическом режиме сделали свое дело. Я понял, что начал снижение, и, проваливаясь с дикой скоростью в злосчастную каменную щель, на ходу выпулил в эфир одну единственную фразу: «Я — двадцать пятый, снижаюсь!». Первое, что мы увидели внизу, был поднимающийся вертикально вверх столб черного жирного дыма. В эфире кто- то вякнул: «Куда прешь, там ДШК!».

Выскочив на срез обрыва, мы увидели внизу обломки «вертушки», которые жадно долизывал огонь. Мать твою! Но разглядывать некогда, надо успеть сесть. Боковым зрением увидел, как прошмыгнул впереди меня на посадку ведомый. Какого хрена, я ему команду на посадку не давал! Ладно, после разберемся…

Высадив спасателей, посмотрел в сторону обломков и обомлел…

Петр Погалов, правак в экипаже Санька Садохина, тащил к нашему вертолету бортача Витьку Гулина, а тот почему-то без ботинок. На голых Витькиных ногах кожа повисла спущенными чулками, на кистях рук болтаются какие-то обрывки. Ввалившись в кабину, Петька, мотая продымленной головой, смог только глухим голосом прорычать- прорыдать: «Санька сгорел, Санька сгорел». Смысл его слов дошел до сознания не сразу. Так. Ясно. Ребята обгорели, их жизнь висит на волоске, срочно нужно в госпиталь! Разворачиваюсь для взлета в направлении кишлака. Включаю форсаж, начинаем карабкаться носом на обрыв.

Вертолет на взлете беззащитен: скорость мала, снизу и сбоку брони нет. Поэтому правак Боря Шевченко, приоткрыв свой блистер, на взлете всегда постреливает по подозрительным местам. Мы уже медленно проплываем над кишлаком, когда Боря вдруг подпрыгивает на своем сиденье и истошно орет только одно слово: «ДШК!». Сквозь гул машины и гвалт кипящего эфира в наушниках слышу мощные удары по борту, как будто кто-то равномерно и споро стучит кувалдой снаружи. Холод мгновенно охватывает затылок, так, что ли, ощущается дыхание смерти?! Ах ты, гад! Врешь, не возьмешь! Руки начинают гонять рычаги управления от упора до упора. Вертолет проделывает немыслимые «телодвижения», уходя из зоны обстрела. Как там сзади в грузовой кабине катаются непривязанные ребята, не хочется думать, простите уж, иначе все здесь останемся.

Наконец звук «кувалды» начал ослабевать, и мы поняли, что выскочили.

Оборачиваюсь в грузовую кабину — там Петька, поднимаясь с пола, слабо машет рукой, живы, мол. Так, это хорошо, значит, есть смысл дальше в госпиталь лететь. Но вдруг сознание острым жалом пронзает мысль: «Ведомый!!!». Черт, я забыл об основной обязанности ведущего — всегда помнить о ведомом! Господи, что я наделал! Ни разу за это время не поинтересовался, почему мой ведомый сел в ущелье? Ведь он должен был меня сверху прикрывать! Мысленно кроя себя последними словами, скомандовал в эфир вертолетам, находящимся в районе: «Ищите двадцать шестого!».

Высадив обгоревших мужиков в госпитале, развернутом на окраине аэродрома, мы подруливали к своей стоянке, пытаясь осмыслить случившееся. Занозой в сердце застряла мысль о ведомом. И вдруг в рядом двигавшейся машине я узнал вертолет Наумова. Дернув стоп-краны и не дождавшись остановки винтов, опрометью выскочил из вертолета и подбежал к Юркиной машине.

«Что ж ты, гад. делаешь, я из-за тебя всю авиацию на уши поднял!», — завопил я. И тут же осекся. Юрка молча показал на фюзеляж своей машины. Да-а-а уж, картиночка, достойная пера: над входом в грузовую кабину и по всему борту зияли дыры величиной с кулак. Прутья перебитых обгорелых проводов торчали из кабины экипажа. Пятна окалины рыжим цветом расцветили серые бронеплиты возле командирского сиденья. Как аппарат смог в таком состоянии добрести до родного «стойла» — великая загадка. Слава советской технике! Не перестаю ей удивляться.

«Извини, командир, плохо слышу после того, как по мне шарахнули», — пробормотал милый мой Наумчик. Закурил и продолжил: «Ты когда вниз полез, тебе ж орали по рации про ДШК, а ты не обратил внимания, попер прямо через установку. Душманы офигели от такой наглости и не успели по тебе отработать, мне и досталось то, что причиталось нам обоим. Удар, дым в кабине. Я сразу на вынужденную пошел и сел чуть дальше тебя. Хотел доложить по радио, а оно не работает — проводку, гады, перебили. Только хотел правака послать, чтобы до вас добежал, смотрю, а вы уже взлетаете да прямо через эту же установку норовите пройти. Ну, а мне куда деваться, я за вами и пошел. Хотел ракетами его приласкать, жму, жму на кнопку, а ничего не срабатывает, носовой пулемет жму, не работает. Пока бортачу велел пересесть к пулемету, чтобы от ручной гашетки с него отработать, уже по вашему борту зенитка полыхнула, ну, думаю, хана. Тут борттехник все-таки успел из носового пулемета по расчету ДШК очередью дать. Отогнал их. Ненадолго вроде примолкли, да, видать, смертник один у них остался, снова застрочил и по мне опять попал. Приборы не работали, редуктор подвывать начал, слава богу, масло вытекло, когда уже сели. Как дошли, не знаю. А ты рядом с садохинским на реке еще один вертолет видел?». Этот вопрос меня озадачил, ведь о том, что произошло, в полной мере не знал в этот момент никто…

Короткая передышка перед вылетом

Какая-то ясность появилась после рассказа Петра Погалова:

«Сначала все шло штатно. Вошли в Панджшер. Смотрю, впереди площадка у реки показалась, а первая пара вертолетов дальше прет. Ну, думаю, может, они хотят против ветра зайти. Говорю, чего там, Саня, ветра почти нет, давай с ходу сядем. Так и сделали. Десант высадили и стали взлетать. Тут видим картину, от которой у меня аж шлемофон приподнялся — волосы дыбом встали. Комэска Грудинкин разворачивается, а по нему ЗГУ начал работать. Вертолет медленно закрутился и на островок упал.