Поэма (СИ)

Впрочем, танец закончился, и отличная осанка проводила Эмму к зрителям. Едва мы вместе с музыкой пришли в себя, Эмма разыскала меня, весело поприветствовала всю компанию, удостоила меня быстрым лёгким reverence, на что я рассмеялся и ответил поклоном. Удивление моих друзей, казалось сменилось настоящим оцепенением, когда самая красивая девушка на балу не только подошла к нам, но и взяла меня под руку, да и сам я, признаться, на пару мгновений замер от удовольствия. Когда же наконец я собрался было представить Эмму, наша иностранная знакомая первой обратилась к ней:

- Вы удивительно танцуете, - почтительно сказала она на чистом французском.

Мои друзья прыснули смехом.

- Да ну их! - сказал я Эмме, уводя её, - потанцуешь со мной?

Играл приятный фокстрот, и я объяснил своей партнёрше причину дружеского смеха, рассказал ей, как всем понравился её танец с военным:

- Издалека ты очень красивая...

- Только издалека? - рассмеялся укор. - Вообще-то пока я тебя искала, меня многие приглашали, этот был вторым, с которым я танцевала.

- Здорово, значит не пригодились твои знаки.

- Ещё не вечер, - загадочно произнесла Эмма, улыбаясь.

Остаток праздника мы, действительно, не расставались. Мне хотелось, чтобы Эмма танцевала с другими, не ограничивая себя, но не хотелось её отпускать. Приходилось всем отказывать, впрочем, мою партнёршу это не расстраивало, я догадывался, что с другими ей не очень понравилось танцевать. Решив развлечь её и в то же время подойти к нужным гостям, я продолжил представлять её своим знакомым. Они, к слову сказать, стали на несколько порядков радушнее: многие из них успели заметить Эмму на паркете. Но было как-то глупо представлять её моей ученицей из-за причин, упомянутых выше, поэтому, во-первых, на балу мною была временно присуждена ей шуточная фамилия По (которая с первого дня нашего знакомства иногда присваивалась Эмме за глаза), а, во-вторых, моя спутница стала кем угодно, но только не моей ученицей. Она была то писательницей, то балериной, то моделью, то теннисисткой, то художницей, а однажды даже русской принцессой. Эмма подхватила мою игру, хотя ей и пришлось порой изворачиваться и отвечать на профессиональные вопросы (в основном обращались к ней), она легко справлялась и, казалось, разбиралась совершенно во всём. Порою же и она отвечала шутливо, что-нибудь выдумывая.

- Эмма По, знаменитая художница, - однажды, представил её я, вслед за приземистым субъектом, которого я знал через Анджелу. (После "нужных" знакомых мы с Эммой порой подходили к доброжелательным, а также друзьям, иногда кто-нибудь подходил к нам.)

- Ба! - удивился собеседник, - и какова ваша специализация, mademoiselle?

- Мне особенно хорошо удаются пейзажи и портреты, - располагающе улыбнулась Эмма. - Сейчас я работаю над картиной "Лгунишка".

- Хм, - задумчиво перебрал подбородки собеседник. - Знаете, а ведь мой знакомый, Леон Комер, буквально на днях жаловался на отсутствие сюжетов, я посоветую ему вашу идею, она замечательная!

- Хорошо, спасибо, - рассмеялась Эмма.

Мы отошли от собеседника, и я заметил:

- Я бы с удовольствием посмотрел на эту картину, где её можно увидеть?

- В Лувре! - не задумываясь, парировала художница, - где же ещё? 31 сентября.

Но, несмотря на все забавы, самым восхитительным на балу было танцевать, танцевать с Эммой. Губительная привычка давным-давно в моих глазах сделала и самые блистательные балы довольно обычным делом. Так, мало людей, открывая очередную книгу, - я имею в виду настоящую деревянную книгу - удивляются оттиску чернил на бумаге, восхищаются шершавости или, напротив, гладкости страниц, задумываются над каллиграфией шрифта, прислушиваются к шороху листов. Привычка. Но Эмма была не только хорошей партнёршей и завидной спутницей, она была сродни самой природе, природе, к которой нельзя привыкнуть, которая если и повторяется, то всегда делает это по-особенному, так не бывает двух одинаковых молний, снежинок, рассветов и закатов... Поэтому и сам бал, и шаги на паркете, и вращение в обществе распустились для меня свежестью новизны, цветением юности.

Впрочем, на фоне этих чудодейственных мыслей и чувств, словно следуя негласному совету мудреца, счастливый я готовился к чему-то нехорошему. Это не было меланхолией. Привыкший с детства планировать свой - изначально спортивный - путь, мне попросту становилось не по себе, если я не видел впереди мостов или хотя бы шатких понтонов, ведущих туда, куда я хочу. Было рано задумываться над тем, что ждало нам с Эммой - слишком расплывчато и глобально; я терзался единственным вопросом: "увидимся ли мы после бала?". К тому времени мне было хорошо известно, что моя партнёрша приехала на каникулы из России, и, хотя я ещё не знал, когда именно, но был уверен, что она уедет. Эти новые чувства, когда далеко не всё зависит от твоего труда и упорства, привносили столько жизненной неопределённости в мою повседневность, украшая её, что волей-неволей Эмма становилась настоящим сокровищем в моих глазах.

Я благоразумно не стал дожидаться самого окончания бала, того нелицеприятного момента, когда ты вдруг начинаешь прозревать. А каково видеть сквозь рукава проворного фокусника или шулера, каково заглянуть под прозрачную столешницу и разглядеть кому какое внимание выказывает маленькая шаловливая туфелька? Вовремя уйти это такое же искусство как встать из-за стола с чувством лёгкости, как выпить и остаться человеком.

На обратном пути к машине Эмма без умолку ворковала о волшебстве бала, чувства прекрасного переполняли её сердце, она была готова обнять каждое дерево на бульваре, каждый дом на нашем пути, каждый витиеватый фонарь:

- А ту мелодию ажурного вальса, - (так она называла фигурный вальс), - ты помнишь? Помнишь?

Я, не скрывая своего восхищения, кивнул, но ей, казалось, и дела до меня не было. Она два раза прокружилась, напевая ту самую мелодию: "та-та-та, та-та-та", отчего её платье распустилось живым цветком. "Цок-цок-цок", - подпели ей каблучки. Опасаясь за её равновесие на каменном тротуаре, я схватил юную танцовщицу и прокружил её. Рассмеявшись, она взяла меня под руку, прижавшись сильнее обычного.

В машине, однако, Эмма практически засыпала, всю дорогу мы молчали, а когда добрались до её отеля, сердце моё заколотилось как никогда.

- Мы ещё увидимся? - задал я мучительный вопрос, делая над собой невероятное усилие.

- А ты этого хочешь? - поддразнило кокетство.

- Спрашиваешь!? - почти обезумевши удивился я.

- Спасибо за вечер, - нежным голосом прозвучала Эмма.

Она стремительно чмокнула меня, выпорхнула из машины и скрылась за спиной дверей отеля. Не сразу тронулась машина: несколько мгновений я и поражался тому, откуда у Эммы столько лёгкости после утомительной ночи, и дивился, как она по щёлку пальцев превращает меня в какого-то школьника.

VII