Путешествие критика, или Письма одного путешественника, описывающего другу своему разные пороки, кот

Это ни мало неудивительно, что он пустился; но вот что чудно! -

" Едва я отъехал от города версты четыре, продолжал он, вдруг лошадь моя остановилась, начала храпеть и прыгать на дыбы. Не зная, чему это приписать, я начал озираться во все стороны; но нигде ничего не видно. Наконец, к несказанному моему удовольствию, увидел я в стороне человека, приподнимающегося из травы, которая была очень высока, густа и как мурава зелена".

— Какой ужас! — вскричал один из гостей.

— Это не столько страшно, милостивый государь! — сказал я Вральману, что вы увидели человека в траве, сколько ужасно то, что вы средь зимы в трескучий мороз увидели густую зеленую траву!!

— Так, милостивый государь, — продолжал он, — однако ж я не потерял присутствие духа, и соскочив с санок, бросился к тому месту, где приметил человека. Что же я увидел? семь человек, в красных александрийских рубахах с золотыми галунами, лежали на небольшой лощинке. Все они были великорослы, толсты и весьма здоровы. Я догадался, что это те самые люди, которых я ищу, бросился на них, и снявши с них пояса, перевязал всех до одного. Они же вместо чаемого мною сопротивления просили пощады и признавались в своих преступлениях. Но я, несмотря на их слезные просьбы, повалял всех их в свои сани, сам сел на них, и привезши в город, представил в суд".

Г. Вральман, окончивши сию небылицу и не давши слушателям опомниться от удивления, начал рассказывать новую.

" Еще однажды, милостивые государи, случилось мне быть на охоте, — говорил он. — Оставив охотников, вздумал я ехать домой один; но по счастью я взял с собой любимую свою собаку. Едва я успел отъехать от острова шагов со сто, как увидел сидящего под кустом русака, указал его Миловзору (так называлась любимая моя собака, которой теперь в живых уже нет). Она бросилась на него как молния, и обогнавши около меня раз с шесть, как бы нарочно для того, чтобы потешить своего хозяина, схватила его, принесла и положила к ногам лошади моей. Припрятав русака в торока, я продолжал путь свой далее. Проезжая мимо одного небольшого озера, приметал я превеликую щуку, так сказать, ползающую по грязи, соскочил с лошади, привязал ее к камышу, сколько можно было охватить его поводом, подбежал к озеру, чтобы убить щуку охотничьим ножом.

Она, увидев меня, бросилась было вглубь. Но я бросил в нее ножом и так удачно попал, что совершенно раздвоил ей голову. Вытащивши ее из воды, положил на плечо и понес к лошади. Но она, видя неизвестного ей животного, сильно испугалась, бросилась в сторону, и вырвав с корнем камыш, к которому была привязана, поскакала во всю прыть. Я пошел по её следам, опасаясь, чтоб она куда-нибудь не забежала; но страх мой был напрасен: она прибежала прямо домой. Я прихожу за ней. В дому моем все находилось в живейшем движении, все беспокоились о моей участи. Я уверил их, что мне не приключилось никакого вреда, и приказал тотчас отвязать от камыша лошадь, которая по двору не преставала с ним бегать. Насилу могли поймать ее, отвязали. Что же было в тростнике? Журавль, милостивые государи! Превеликий журавль! Он, как я догадываюсь, сидел в камыше, протянув шею, и спал; а я, не разглядев, шею его взял вместе с камышом в повод. Он, проснувшись, начал биться. Вот что было причиною испугу лошади моей"!

По окончании сих небылиц г. Вральман посматривал на всех с торжествующим видом. Удивление слушателей было безмерно. А я едва не лопнул со смеху. Вральман еще хотел было что-то начать; но уже был первой час за полночь, гостям время было идти по домам. Бывший тут городничий здешнего города просил всю компанию к себе на чашку кофе. Завтрашний день я буду у него, и надеюсь увидеть или услышать, что-либо подобное сему, что видел я слышал в доме Вральмана.

Письмо VII.

Псовые охотники.

Ожидание не обмануло меня, любезный друг. Все гости в доме городничего были Вральманы и все равно на подряд врали. Это псовые охотники. Будучи все преданы до чрезвычайности страсти гоняться за зайцами, они хотели переспорить друг друга в том, кто из них в полном смысле охотник, а, следовательно, и дворянин. Если верить похвалам, какие они приписывали своим Стреляям, Крылатам, Вихрам, Обидкам и так далее, то непременно должно уже заключить, что во всем округе нет ни одного зайца. Впрочем будучи в великом жару, они нередко проговаривались, что крестьянской капусте нет покою от сих зверков. Жар с коим они спорили, мог, кажется, уверить каждого, что всякой из них поймал славу и преимущество как зайца; но слава так же далеко была от них, как заяц, гуляющий в каком-нибудь острове — за тридесять земель в тридесятом царстве.

Ежели судить по самохвальству их, то все они великие искусники; а их Крылаты и Вихры быстрее вихря, ловчее рыси. Но ежели сверить их убеждения с их же рассказами, то иногда случается (и часто), что зайцы уходят; и от того их великое множество. Из чего видно, что они великие хвастуны, проживающие без расчёта свои доходы; доставляющие Крылатам не собачьи, а господские выгоды и удовольствия. Правда, пусть те, коим есть на что содержать псовую охоту, утешают себя тем, в чем находят некоторое удовольствие; а особенно когда оно не сопряжено с значительным ущербом самому себе.

Но бедному дворянину, каковы были все гости, бывшие у городничего (ибо и богатейший из них не имел более 80 душ), совершенно непростительно кормить собак до 50; а менее сорока ни у кого из них не было. Не явное ли будет это разорение и самому себе и подчиненным? А все сие для чего? для того только, чтоб после можно было сказать: "У меня большая охота, я де барин!" А это охотнику и в голову не входит, что всякой умной только смеется их дурачествам и с презрением говорит: "Он охотник, у него на дворе собаки борзые да холопы босые". А почему же и не смешно? При малом достатке содержать такую охоту на что? И служителям негде взять ни порядочной одежды, ни пищи, кроме щей, хлеба, да воды. А квас где? Мука исходит в навар собакам! — Случается, и не редко, что и собаки, и лакей, и господин (ибо и собака, и господин гонятся за зайцем) изнуряются и изувечиваются. Впрочем охотник не ставит все сие в счет: для него нужды нет, что тысяча гонится за грошом. По моему, не лучше ли бы было употреблять свои малые доходы как должно, то есть завести в доме хороший порядок, чтоб слуги были сыты и обуты, чтоб они не завидовали состоянию любимой собаки, покоящейся в гостиной на софе. Собака собачье место и знай; а человек не должен быть промениваем на собаку. Я бы советовал всем таковым охотникам оставить сию боярскую спесь, ни мало не соответствующую их состоянию, и вести жизнь, не на собаколюбии, а на человеколюбии основанную.

Любезный друг, к сожалению, и в числе наших знакомых есть такие, кои столь же безрассудно боярствуют. Предложи им мой совет. А когда он им не понравится, то скажи, что я знавал одного охотника, подобного им, которой ни за что не соглашался перевести свою охоту; но будучи доведен наконец ею до нищеты, призвал своего псаря, приказал ему на другой же день перевешать всех собак, не оставляя ни одной. Псарь, дивясь столь же неожиданному, сколь и жестокому приказанию своего господина, осмелился из жалости предложить ему, что лучше будет отобрав резвых собак, подарить их своим приятелям.

"Ах! Нет! Нет! — вскричал помещик, — не только приятелям, но и никому я зла делать не намерен. Непременно, чтобы они все были повешены, я приказываю"! — что на другой же день и было исполнено. Тем кончилась его охота и его разорение. Желаю сего и нашим приятелям, коим за нужное почтешь предложить мой совет.

Письмо VIII.

Дарено-купленный перстень.