Пражский Ватикан

Наша книга с Гэлбрейтом сыграла благотворную роль в моей дальнейшей жизни. Вскоре после ее публикации ведущая британская рекламная фирма "Саачи" устроила наше совместное выступление-диспут в большом зале Манчестерского университета, где собралась изысканная публика, а вел дискуссию знаменитый актер Питер Устинов. Накануне выступления мы все вместе ужинали, и мы с Устиновым наперебой смешили собравшихся анекдотами. Дискуссия также сверкала остротами, но временами была политически острой. На следующий день лондонская "Файнэншл таймс" поместила хвалебную колонку под заголовком "Экономическое кабаре".

После этого началась моя недолгая карьера популярного лектора в аудиториях разных стран. Что после закрытия ПМС и распада Советского Союза некоторое время давало нам средства на жизнь.

Берлинские перекрестки

Как-то во время нашей работы над книгой на ферму Кеннета прибыл его давний знакомый, сосед и одногодка Шепард Стоун. Это был в прошлом известный журналист, в1930-х годах корреспондент "Нью-Йорк таймс" в Германии, который после войны стал функционером по продвижению идеологического влияния США в Западной Европе. Он возглавлял отдел общественных связей американской военной администрации в Германии под началом Джона Маклоя, в прошлом видного нью-йоркского банкира. Когда тот вернулся в Америку, он возглавил Фонд Форда, куда взял вице-президентом Стоуна. Об этой странице его картеры написана целая книга, где, в частности, сказано: "В стенах Фонда Стоун разработал далеко идущую стратегию по обращению европейских элит в такое видение мира, которое было решительно антикоммунистическим и стоящим на позиции поддержки американской внешней политики». За эти заслуги Стоун был в 1974 году назначен президентом Аспенского института в Западном Берлине, который существует до сих пор на американские деньги, финансируя международные встречи и исследовательские проекты.

Обо всем этом я узнал позже, а тогда по рекомендации Гэлбрейта Стоун с хода пригласил меня участвовать в конференции, которая должна была состояться под его началом осенью того же 1987 года.

Я никогда до того не бывал в Западном Берлине и охотно принял приглашение. Прямых рейсов туда из Праги не было, лететь пришлось с пересадкой во Франкфурте. Поселили меня в фешенебельном отеле Кемпински в самом торгово-развлекательном центре города на Курфюрстендам. Там останавливались министры и парламентарии из Бонна, наезжавшие провести здесь два-три дня. По вечерам они собирались в небольшом баре у бассейна, откуда периодически выходили "погреться" в сауну. Как-то зашел туда и я. Посидев немного и присмотревшись к публике, я к удивлению обнаружил среди нас обнаженных женщин. Не подав виду, я посидел еще несколько минут и счел за благо ретироваться.

Днем и ночью жизнь на прилегающих перекрестках кипела. Днем толпы наводняли несколько больших универмагов и многочисленные кафе и бары, расположившиеся вдоль тротуаров. Ночью оживали кинотеатры и шикарные рестораны. Казалось, ничто не напоминало о том, что всего в считанных километрах город пересекала стена и граница с ГДР, территория которой окаймляла город со всех сторон. Это "социалистическое окружение" к тому времени продолжалось уже четверть века, и, казалось, сохранится еще долго, если не вечно.

Конференция, на которую я приехал, проходила в полу-восстановленном здании Рейхстага возле Бранденбургских ворот. Стены его сохраняли следы сражений 1945 года, в ходе которых на его крыше был водружен советский флаг победы. Флага нашего там *теперь, конечно не было, а в скорлупу закопченных израненных стен встроили модерновое помещение с большим залом заседаний, залами поменьше и просторным фойе, из окон которого виднелась та самая стена, а за ней пустынные переулки столицы ГДР.

Конференция была посвящена атлантическому единству, и на ней выступали некоторые видные деятели Запада, в их числе бывший госсекретарь США Генри Кисинджер и будущий генеральный секретарь НАТО и лорд Робертсон. Я же ограничился ролью слушателя и только в перерывах общался с участниками.

Джорджу Робертсону в то время минуло 41 год, но он уже сильно продвинулся в иерархии британской лейбористской партии. Партия была в оппозиции, а Робертсон был членом ее теневого кабинета, отвечая за внешнюю политику. В парламенте он представлял свою родину - Шотландию и говорил с густым местным акцентом. От природы интенсивно рыжий, он обладал располагающей внешностью, да и в разговоре отличался простотой и мягкостью суждений. В нем не чувствовалось присущей части британских политиков сдержанности и высокомерия. Его заинтересованность в хороших отношениях с Россией казалась мне искренней, и я нисколько не удивился, что именно при нем более десятка лет спустя произошло, как минимум, внешнее сближение России и НАТО. Когда через несколько месяцев после нашего знакомства я приехал по делам в Лондон, Робертсон принял меня в Палате общин, покормил обедом в депутатской столовой, провел по всему Вестминстерскому дворцу, включая зал Палаты и широкий балкон над Темзой.

ЧАСТЬ 3

Генри Киссинджер

Накануне выступления Киссинджера я попросил Шепарда Стоуна предупредить Генри, что хотел бы с ним переговорить, но Стоун состорожничал и не выполнил моей просьбы. Тогда я, дождавшись конца выступления Генри, спустился к нему и поздоровался. Киссинджер заметно обрадовался, сказал, что жаждет пообщаться, и попросил к определённому часу зайти за ним в маленький конференц-зал, где у него была встреча. Когда Генри вышел со своей встречи, его окружили человек пять моложавых телохранителей, которые не отходили от него, пока мы перебирались в его гостиницу. «Приходится остерегаться арабских террористов», — заметил он на мой немой вопрос. Наконец, мы остались одни в его большом люксе. Временами в комнату пытался войти некий мужчина (оказавшийся потом американским послом в ФРГ), но Киссинджер раздражённым жестом пресекал эти попытки. Хотя он давно уже не был официальным лицом, чувствовалось, что именно он здесь хозяин.

Я сразу сказал, что хочу взять у него интервью для журнала. Он ответил: «Хорошо, но за это вы должны мне рассказать о положении в советском руководстве». Незадолго до того произошло смещение Б.Н. Ельцина из секретарей ЦК и кандидатов в члены Политбюро. Хотя у нас Ельцин уже гремел, его имя на Западе ещё мало кто знал. Роль оппонента Горбачева сразу выделила его как особую политическую величину. В США им заинтересовались. Киссинджера всегда увлекала не только внешняя сторона игры фигур на политической шахматной доске, но и стоящая за ней объективная ситуация. Я обрисовал ему три сценария будущего развития СССР, которые незадолго до того обсуждал с Гэлбрейтом. Если наложить на эти сценарии политические краски, то получалось, что Ельцин объективно отражал интересы той части элиты, которая хотела скорейшего перехода к необузданному рынку, т.е. капитализму. Но в ноябре 1987 года мало кто, в том числе Киссинджер, ещё понимал, какая потенция в нём заключена. Их вполне устраивал Горбачев, и опасности для него они тогда видели не от Ельцина, а от консервативных сил. Что касается Ельцина, то пока с точки зрения американских интересов это — тёмная лошадка, и готовый к сближению и компромиссам Горбачев для США много выгодней, чем практически неизвестный кот в мешке Ельцин.

— Меня немного удивляет, однако, — продолжил Киссинджер, — идея Горбачева о «едином европейском доме». Можно понять его стремление улучшить отношения с Лондоном, Парижем и Бонном. Но готов ли он на объединение Германии, без чего Европа останется расколотой? И готова ли Москва на ослабление своего контроля над Восточной Европой? Главное же — надежды Москвы на ослабление позиций США в Европе не основательны. Европа получает от альянса с Америкой много больше, чем она когда-нибудь получит от сближения с СССР. Пока существует русская империя в какой-либо форме, да ещё и оснащённая ядерным оружием, Европа будет кровно нуждаться в поддержке Америки. Да вы и сами убедились на сегодняшней конференции, насколько прочны и многогранны не только политические, но и духовные узы через Атлантику. Мы над этим работали десятилетиями, и ослабить это единство теперь уже вряд ли возможно.