Семь тысяч сто с хвостиком (СИ)

Постояв на воздухе совсем немного он, хоть и было не по-осеннему тепло, замерз. Поежившись и пожалев, что не одел на себя теплый кафтан, Иван Васильевич стал спускаться в теплые палаты. Здесь, внизу на нижнем пролете его нашел приказчик.

- Батюшка, приехал человек из Москвы!

- Что?! Где он? - заволновался воевода.

- Кибитка ждет у ворот.

- Впустите и проведите его ко мне в "престольную"! - так воевода называл палату в которой осуществлял прием знатных гостей.

- Слушаюсь, - с поклоном сказал приказчик и исчез, а Иван Васильевич поспешил в спальню переодеться согласно такого случаю.

Одев дорогой из аглицкого сукна полковничий кафтан вишневого цвета с большим количеством черных петлиц, подбитый собольим мехом и желтые сапоги из тонкой хорошо выделанной кожи, воевода подпоясался дорогой шпагой, инкрустированной рубинами и сапфирами. Ее изготовили тульские мастера к вступлению воеводы в должность. Оглядев себя в зеркале, Иван Васильевич остался доволен собой. Ну, и где мой живот? - задал он себе вопрос, втянув все, что ниже груди внутрь. И зачем мне худеть?

- Батюшка, он уже в платах, - известила хозяина девка Прасковья, что прислуживала его дочери.

- Ладно, иду.

Идя в "престольную", воевода пытался представить себе московского чиновника. Но дальше предположения о его возрасте Иван Васильевич не продвинулся. Скорее всего ему лет сорок, - решил тульский чиновник, исходя из трудности продвижения по службе. Перед тем, как войти в комнату, в которой его ожидал приехавший, Морозов перекрестился.

- Ну, с Богом, - шепнул он себе в усы и вошел в комнату. - Добрый день!

Перед ним оказался довольно молодой мужчина. Лет тридцати, - с некоторым сожалением решил воевода, он немного огорчился, что его предположения о возрасте не оправдались. Роста мужчина был почти сажень с четвертью, широк в плечах и, видимо, очень силен. На ногах гостя красовались дорогие из турецкого сафьяна чоботы с остроконечными загнутыми кверху носами. Поверх красивого кафтана светло-зеленого цвета гость одел дорогую ферязь с длинными рукавами. На левом боку, на поясной портупее у него висела аглицкая шпага. Дорогие перчатки лежали на мягком стуле, на котором до появления хозяина сидел сам гость.

- Здравствуй воевода, - с легким, соответственно чину, поклоном приветствовал московский гость хозяина дома, Ивана Васильевича. Потом он протянул ему верительную грамоту из разбойного приказа. - Вот мои полномочия, Иван Васильевич!

- Как тебя милейший величать? - поинтересовался воевода.

- Тимофеем, сударь, Романцевым. Сын боярский я.

- Очень приятно, очень приятно..., - стал бормотать воевода, пробегая глазами по полученной грамоте. - Присаживайся, друг мой! Стар я стал, плохо вижу, вот долго и читаю. Ты уж потерпи маленько пока я буковки увижу.

Тимофей присел на прежний стул и положил ногу на ногу, показав свои теплые шерстяные чулки выше чобот. Наступила тишина. Воевода щурил глаза и пытался прочесть свиток, плотно исписанный каким-то дьяком разбойного приказа. Наконец, он это дело осилил и, оторвавшись от грамоты ласково и с уважением посмотрел на особого обыщика.

- А из каких ты, милый человек, Романцевых? Отец твой случаем не Андрей?

- Андрей, Иван Васильевич, Андрей Романцев, - согласился Тимофей.

- Так знавал я твоего отца! Милейший Тимофей Андреевич! - расплылся в улыбке воевода. - Мы с ним службу начинали еще при царе Борисе Годунове... в стрельцах... сотниками были... так-то вот... тесен мир божий...

Иван Васильевич взял другой стул и пододвинул его поближе к гостю, после чего сел на него и стал ласкового смотреть на московского молодого чиновника, в котором он заметил знакомые черты. Он и правда сталкивался с Андрейкой Романцевым, но они никогда не были дружны. Хотя и врагами тоже не слыли.

- Могу ли я предложить тебе, Тимофей Андреевич, остановиться в моем доме? Али пожелаешь никак не зависеть от тульского воеводы? - с хитрецой спросил гостя Морозов. - Небось захочешь остановиться в каком-нибудь постоялом дворе?! Но знай, они у нас не весть какие. Поэтому оставайся у меня! Будешь жить, как у Христа за пазухой. Надоедать не буду, работай, буду только помогать!

- Спасибо, Иван Васильевич, с удовольствием воспользуюсь твоим приглашением, - несколько снисходительно для молодого человека, но с осознанием своего положения и значимости, сказал московский чиновник.

- Вот и ладно! - казалось, что согласие остаться в его доме обрадовало воеводу. Он громко крикнул: - Наташка! Поди сюда!

В комнату вбежала молодая девка с длинной толстой косой и поклонилась в пояс воеводе.

- Вот что. Подготовь комнату для нашего гостя.

- Какую, батюшка?

- Ту, что возле башенки... да смотри чтоб чисто и тепло там было! - строго сказал хозяин дома. Наташка кивала головой и всем видом показывала, что не заставит хозяина стыдиться.

- Не изволь беспокоиться, Иван Васильевич, - вставил Тимофей. - Я человек привыкший к простой жизни. Не привык на перинах спать, да и к холоду хорошо отношусь. Говорят, аглицкие немцы вообще не топят в своих домах.

- Да как же не топить!? Ну, летом оно конечно без нужды. А зимой? Ведь замерзнешь! - искренне удивился воевода.

- Сказывал мне об этом один обыщик, что у них в слободе под Архангельском, что на Белом море был. Так он говорит, что избы у них добротные, терема просторные, наши умельцы строили и везде топлено, а в спальнях холод страшенный. Они все, что есть на себя набросят и так спят. Говорят, для головы полезно и для сна хорошего.

- Да...чудной народ. Но мы не немцы, поэтому все у тебя будет по-нашему, по родному. Ступай с Наташкой, она тебя проводит, а я распоряжусь чтоб вещи твои из кибитки принесли. Возница - твой холоп, али из ямщиков?

- Из ямщиков.

- Ну, тадысь пущай на постоялый двор едет. А ты, Тимофей Андреевич, ступай в свою спаленку, отдохни, если надобно, с дороги. Вечерком баньку истопим, да откушаем по-домашнему. Ну а государево дело с утра начнешь. Ладно?

- Ладно, - кивнул Романцев, он согласился легко, поскольку на самом деле устал от дороги.

Когда гость с Наташкой ушли Иван Васильевич сходил к повару и заказал тому кушаний разнообразных, таких, "чтоб не стыдно было перед московским гостем. Они там чего только не едали, так не посрами". Затем он поднялся в библиотеку и стал расхаживать по дубовому полу, который немножко скрипел под его грузным телом. Воевода погрузился в думы, он решал, что ему делать завтра. Кого звать в платы, в какой череде и что докладывать молодому чиновнику, ведь в отписке он не все указал, о чем ведал. Побоялся все докладывать умудренный и искушенный в делах государевых воевода тульский. Но теперь он должен был выложить все сполна, иначе полетит его голова далеко-далече.

От тяжких рассуждений прервала его вернувшаяся с ярмарки жена. Она тихонько вошла в палату и замерла в ожидании благоволения мужа.

- Здравствуй, душа моя. Как сходили? - нежно обратился к супруге воевода, наконец, заметивший ее присутствие.

- Все хорошо, светоч очей моих, - ответила его жена, но в голосе он услышал нотки волнения.

- Как дети наши?

- Хорошо. Софья к себе пошла, а Петр поскакал с товарищами в Никитскую слободку.

- Зачем это? - встревожился отец.

- А разве ты не знаешь? - успокоительно улыбнулась мать и дотронулась до плеча мужа.

- Опять к ней?

- Любовь у них...

- Не пара она ему. Да и не спокойно щас в наших окрестностях, шалят людишки, а он как-никак сын воеводы!

- Не переживай. Он не один, а со товарищами, да с твоим дворовым десятком. Они все конные, да с саблями, пистолетами и пищалями. Поди ничего не случиться!

- Ну, Бог с ним! - Иван Васильевич перекрестился. - У нас гость из Москвы, - уведомил он супругу. - Остановился у нас пока. Проследи чтоб все было в порядке.

- Приехал-таки. Не беспокойся, любо мой, все будет хорошо.

- Оленька, ешо распорядись, чтоб баню истопили. С трапезой я разобрался. Предупреди Софью, пусть ведет себя соответственно, не одни дома, чужой человек в доме.