Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая

***

Как-то раз Чуньюй Кунь за один только день представил царю Сюань-вану семерых достойных мужей.

—      А ну-ка подойди поближе,— сказал ему царь.— Я вот слыхал: если на тысячу ли найдется лишь один достойный муж — это уже все равно как если б они стояли толпой, подпирая друг друга плечами; если на сто поколений родится один сверхмудрец — это уже все равно как если б они являлись один за другим, наступая друг другу на пятки. Ты же за одно лишь утро представил мне сразу семерых — не многовато ли?!

—      Отнюдь,— ответил Чуньюй Кунь.— Ведь птицы одной породы держатся стаей, а звери бродят стадами. Если целебные травы чайху и цзегэн искать в сырой низине — их не отыщешь там и за несколько жизней. Но стоит лишь подняться на северный склон гор Ишу и Лянфу — и можно возить их оттуда возами! Ибо всякая вещь живет семьей. Вот я, Кунь, принадлежу к семье достойных. И когда вы, государь, спрашиваете меня о достойных мужах — это все равно что черпать воду из реки или высекать огонь из кремня. Я буду и впредь представлять вам достойных мужей — неужто же их наберется только семеро!

***

Хань Цзылу был лучшим гончим псом в Поднебесной, а Дунго Цюнь — самым увертливым зайцем среди четырех морей. Гоняясь однажды за Дунго Цюнем, Хань Цзылу трижды обежал кругом горы, пять раз взбегал на нее, пять раз с нее сбегал. И вот, наконец, заяц изнемог от бега, а пес от погони, оба отдали все силы без остатка — и каждый издох где он был.

А какой-то мужик увидал, без труда подобрал их обоих — и унес как добычу!

***

ИЗ ГЛАВЫ «ЗАМЫСЛЫ ЦИ» ЧАСТЬ 4

Циский царь Сюань-ван сказал отшельнику Янь Чу:

—      Хотел бы попросить дозволения стать вашим учеником. Вы, господин Янь, будете проводить время со мной, питаться — одними яствами, ездить — только в колеснице, а ваша супруга будет ходить в нарядных платьях.

Янь Чу ответил отказом, сказав при этом так:

—      Яшма родится в горах. Шлифуя, ее только калечат: она не утратит своей цены — но лишится цельности. Ученый живет в глуши. Можно продвинуть его и сделать чиновником: он не утратит достоинства—но дух его и тело также лишатся цельности. Хочу вернуться домой. Поздняя трапеза заменит мне мясо, неторопливая прогулка — колесницу. Сознание невиновности заменит знатность, а чистота и прямота будут моей отрадой. Вернусь к естеству, обрету простоту — и до конца своих дней не буду знать бесчестья.

***

Один цисец, явившись к Тянь Пяню, сказал ему:

—      Наслышан о ваших высоких устремлениях — ведь вы заявили, что в чиновники идти не собираетесь, а намерены трудиться бескорыстно.

—      Откуда ты про это знаешь? — спросил Тянь Пянь.

—      Да надоумил меня пример соседской дочки,— ответил цисец.

—      Что это значит? — спросил Тянь Пянь.

—      Дочь моего соседа,— сказал цисец,— заявила, что замуж она не пойдет. И вот в свои тридцать лет уже имеет семерых детей. Не пойти-то она не пошла — да только переплюнула замужних! Вот и вы заявили, что служить не собираетесь,— а имеете тысячу чжунов жалованья и сотню человек прислуги. Не служить-то вы не служите — да только богатством превзошли любого чиновника!

И Тянь Пянь поспешил с ним распрощаться.

***

Некий цисец, по имени Фэн Сюань, по бедности не мог себя содержать и попросил доложить Мэнчан-цзюню, что хотел бы пойти к нему в нахлебники.

—      А что ему нравится? — спросил Мэнчан-цзюнь.

—      Ничего не нравится,— ответил посланец.

—      А что он умеет?

—      Ничего не умеет.

—      Ну, так уж и быть! — сказал Мэнчан-цзюнь, рассмеявшись,— и велел принять его в нахлебники.

А приближенные Мэнчан-цзюня, посчитав, что господин их относится к Фэн Сюаню с презрением, стали кормить его грубой пищей.

И вот однажды Фэн Сюань, прислонясь к колонне и аккомпанируя себе на собственном мече, запел:

—      Длинный мой меч, не вернуться ли нам?

Рыбы мне здесь совсем не дают!

Приближенные доложили об этом Мэнчан-цзюню— и тот приказал:

—      Кормить его, как остальных моих нахлебников!

Прошло немного времени — и Фэн Сюань опять запел,

аккомпанируя себе на мече:

—      Длинный мой меч, не вернуться ли нам?

Выехать в город не на чем мне!

Приближенные рассмеялись и доложили Мэнчан - цзюню.

—      Дать ему колесницу, как всем моим конным нахлебникам! — распорядился Мэнчан-цзюнь.

И вот Фэн Сюань уселся в свою колесницу, высоко поднял меч и, приехав к другу, сказал ему:

—      Мэнчан-цзюнь взял меня к себе в нахлебники!

Прошло еще немного времени — и Фэн Сюань, аккомпанируя себе на рукоятке меча, опять запел:

—      Длинный мой меч, не вернуться ли нам?

Нечем родню мне прокормить!

И тут уже приближенные вознегодовали, сочтя, что он жаден не в меру.

—      А что, у господина Фэна есть родные? — спросил Мэнчан-цзюнь.

—      Есть старуха мать,— ответили ему.

Мэнчан-цзюнь приказал дать ей пропитание — чтоб не

знала нужды. И больше Фэн Сюань уже не пел.

А вскоре Мэнчан-цзюнь повелел вывесить послание, в котором обращался к своим нахлебникам с вопросом:

«Кто из вас силен в счетоводстве и сможет собрать для меня недоимки в моем уделе Се?»

—      Я смогу,— сказал Фэн Сюань—и поставил свою подпись.

—      Кто это? — удивленно спросил Мэнчан-цзюнь.

—      Да тот самый, который все распевал: «Длинный мой меч, не вернуться ли нам?» — ответили приближенные.

—      А он ведь и вправду сможет! — сказал Мэнчан- цзюнь, рассмеявшись.— А я виноват перед ним — даже ни разу еще его не принял.

И, пригласив к себе Фэн Сюаня, сказал, извиняясь:

—      Устал от дел, одурел от забот... К тому же еще вял и медлителен по природе — и по уши увяз в государственных делах. Оттого и проявил к вам непочтительность. И вы, не оскорбившись этим, хотите собрать для меня недоимки?

—      Да, хочу,— сказал Фэн Сюань. И тут же заложил колесницу, уложил в нее долговые бирки, погрузил свои вещи и собрался в путь. А прощаясь, спросил:

—      Если соберу все долги сполна — чего вам на них купить?

—      А вы сами посмотрите — чего еще не хватает в моем доме,— ответил Мэнчан-цзюнь.

Прискакав в Се, Фэн Сюань приказал местным чиновникам созвать всех должников — и чтобы каждый захватил с собой свою бирку. Когда же все бирки совпали, встал и, будто бы по приказанию свыше, простил народу его долги и бросил все бирки в огонь.

—      Да живет Мэнчан-цзюнь десять тысяч лет! — воскликнул народ.

А Фэн Сюань, нигде не останавливаясь, на рассвете прискакал в Ци — и тут же попросил у Мэнчан-цзюня аудиенции. Тот, удивившись, что он так скоро обернулся, принял его в парадном одеянии и шапке и сразу же спросил:

—      Ну как, собрали все недоимки сполна? Почему так быстро?

—      Все собрал сполна,— ответил Фэн Сюань.

—       И что же вы на них купили?

—       Не вы ли мне сказали, чтоб я сам посмотрел, чего не хватает в вашем доме? — ответил Фэн Сюань.— Вот я и позволил себе принять в соображение, что дворцы ваши полны сокровищ, что собаки и кони заполняют даже дальние ваши конюшни, а красавицы теснятся даже в задних рядах. Единственное, чего вам не хватает — это справедливости. Вот я и взял на себя смелость купить для вас справедливость.

—      Что это значит — купить справедливость? — спросил Мэнчан-цзюнь.

—      Вы владеете крохотным уделом Се,— сказал Фэн Сюань.— Однако обходитесь с его жителями не как подобает любящему отцу—но обираете их, как барышник. Вот я и позволил себе, будто бы по вашему приказанию, простить людям их долги и сжег их долговые бирки. И весь народ воскликнул: «Да живет Мэнчан-цзюнь десять тысяч лет!» Вот так я купил для вас справедливость.

—      Ну что же,— сказал Мэнчан-цзюнь с неудовольствием,— видно, уж так тому и быть!

А через год циский царь сказал Мэнчан-цзюню:

—      Не смею больше почитать слуг покойного государя собственными слугами!