Самоубийство. Подготовка (СИ)

"Что будете заказывать?" - спросила меня подошедшая девушка-официантка, что было небольшим отличием - когда я здесь сидел в последний раз, официантка спросила нас с Вовкой Кабачком: "Че надо?"

Да, в последний раз я сидел здесь с Вовкой Кабачком лет десять назад. Я тогда точно так же шел по селу и увидел Вовку - он полулежал у своего двора на лавочке (той самой, на которой всю жизнь просидел его дед - кум Тито Ивахненко) и медитировал, глядя на разбросанные у его ног мусорные ведра. До этой встречи мы не виделись, пожалуй, с самой школы - Вовка служил в армии, а потом сидел в тюрьме за квартирную кражу (он почти не изменился внешне - в детстве Кабачок был похож на известного актера Скляра, который пел по телевизору популярную песенку: "На недельку до второго я уеду в Комарово", такой же был весельчак, затейник и живчик; сейчас же он походил на слегка постаревшего актера Скляра в роли человека после отсидки, но живости в нем поубавилось, вернее сказать - вообще не было в нем никакой живости, сидел он будто вампирами покусанный).

Мы поздоровались и решили пойти в центр выпить водки - сели в этом же кафе, где девушка-официантка спросила нас: "Че надо?" Мы заказали бутылку водки и по два пирожка с картошкой - хотя Кабачок мягко настаивал, что ему хватит и одного. Пили водку и беседовали ни о чем - Вовке в самом деле хватило одного пирожка; он отламывал от него маленькие кусочки и запихивал их в рот, медленно пережевывая и кривясь, будто он ест толченое стекло. Потом мы заказывали еще водки, к нам подсаживались какие-то девушки, узнавали в Кабачке бывшего сидельца (Вовка был без рубашки, и все могли рассмотреть его татуировки - "Jedem das Seine" было написано у него между ключицами), задавали вопросы и выпивали вместе с нами - и весь вечер Кабачок отламывал и кушал маленькие кусочки от единственного пирожка. Когда мы прикончили вторую бутылку водки, я спросил Кабачка, заказать ли еще? Вовка вздохнул и ответил: "Да нет, наверное, хватит". Мы встали и ушли, оставив на столе один недоеденный пирожок. А две недели спустя Вовка Кабачок умер.

Вы уже, наверное, догадались, что я люблю всякий причудливый символизм - и нет ничего удивительного в том, что в этот раз я тоже заказал бутылку водки и два пирожка, добавив к ним, правда, пакет томатного сока.

В кафе было довольно людно и шумно - разношерстные компании за соседними столиками торопливо напивались, громко смеялись, кричали, ссорились и время от времени предпринимали попытки устроить драку. Мне все же удалось уединиться в укромном углу подальше от всех - я сел у самой решетки, нарочно повернувшись боком к залу, чтобы не соблазнять других посетителей ко мне подсаживаться и вступать в разговор - они, впрочем, все равно несколько раз подходили с разными вопросами ("друг, угости сигаретой", "зажигалки не найдется?", "выпьешь с нами?", "чего один сидишь-скучаешь?"), но я старался изобразить лицом крайнюю степень неприветливости - на каждого подходящего к моему столику человека смотрел так, будто присутствую на его похоронах и вижу его в гробу. В конце концов, они это почувствовали и перестали мне докучать. Тогда я расслабился, растянулся в пластиковом кресле (насколько вообще можно растянуться в пластиковом кресле), снял шлепанцы и поставил ноги прямо на пыльную землю.

У нас везде, где не песок - пыль. Это из-за глинистого грунта. Весь "бугор" над морем - сплошная глина (из нее даже лепят примитивные сувенирные поделки - я сам лепил в детстве каких-то страшных чудовищ, вдохновленный картиной Теодора Жерико "Штудия отсеченных голов" из журнала "Юный художник"). Там, где живут люди, в садах и огородах, почва за сто лет слегка облагородилась - почернела, набрала растительного слоя; там же, где люди только ходят - в центре села между двух гастрономов или вот здесь - на полу бывшего пивбара, иссохшаяся на солнце и вытоптанная глина превращается в мельчайшую, мягкую и теплую пыль - я надеялся, что она узнает мои ноги.

Выпивая и нежа ноги в пыли, я смотрел через решетку кафе на стену сельского клуба из белого кирпича и слушал звуки музыки. Подброшу монетку - выпадет орел, расскажу вам вначале про клуб, а если решка - о музыке. Выпала решка - сначала расскажу про монетку.

- Монеты -

В далекие 70-е, когда это кафе-шалман было еще пивбаром, мы часто приходили сюда вечером после закрытия - тогда дверную решетку просто закрывали на висячий замок, но просветы в решетке были такими большими, что в них легко мог пролезть ребенок (а Сережа Кипиш, наверное, и сейчас пролез бы) - чем мы и пользовались. Когда нам нужны были деньги на кино, ситро или мороженое (я перечислил главные статьи расходов - у советских детей список потребностей был невелик; забыл только, пожалуй, жареные семечки, которые на каждом продавали бабушки, насыпая их в скрученный из газеты пакетик-конус; моя бабушка тоже каждый день жарила и продавала семечки), мы вспоминали про пивбар - бежали туда, влезали внутрь через решетку и лазили на карачках вокруг прилавка в поисках оброненных монет. Эти поиски всегда были успешными - посетители пивбара и бармены, торопясь выпить и налить, часто рассыпали мелочь на пол и не утруждались ее собирать - монеты ныряли в пыль, зарывались там и ждали нашего прихода; всякий раз мы находили в пыли у прилавка несколько "десюнчиков", иногда - пятнадцать и двадцать копеек, а бывало, что и пятидесятикопеечную монету - целое состояние, столько стоил бокал пива в пивбаре). Насобирав мелочи, мы, радостные, бежали в кино - в клуб.

- Клуб -

Я помню, что решка означала музыку, но, надеюсь, вы меня простите - клуб первым пришелся ко двору.

В сельском клубе демиургом-киномехаником служил Вовка Митин по прозвищу Семака, худой, черноволосый, выкопченный на солнце грек, говоривший странной плюющей и булькающей скороговоркой (точно как дядя Толя Мусоргский), из которой нельзя было понять ни единого слова (Митины жили напротив ворот пионерлагеря "Волна", держали корову, и мы покупали у них молоко - я каждое утро бежал к ним во двор с пустой банкой, ставил ее на скамейку, а вместо нее забирал полную банку молока, приготовленную бабой Катей Митиной (ее называли "Камбала"), мамой Вовки Семаки; отец же Вовки, уважаемый рыбак (он входил в пятерку лучших вместе с моим дедом, дедовым братом Михаилом, Тито Ивахненко и Чипкой Давыденко) и алкоголик, по прозвищу Фронтона, вечно сидел пьяным на лавке у двора и таращился на проходивших мимо девченок из отдыхающих, а заметив кого-нибудь из них в неглиже (летом у нас все ходят по селу в плавках и купальниках), кричал им вслед: "Проститутка!"), но понимать речь Вовки Семаки нам было не обязательно - главное поскорее проскочить мимо него в кинозал.

В отличие от карлика-горбуна из "Волны", годами таскавшего в коробках "Москву-Кассиопею" и "Отроков во Вселенной", Вовка Семака предлагал богатый репертуар - в клубном кинотеатре сеансов было целых три: в пять, семь и девять часов вечера, причем, фильмы шли все разные - в пять полагалось показывать что-нибудь детское, в семь - детектив, вестерн или боевик, а в девять - фильм для взрослых (в котором, конечно, не показывались сексуальные отношения между людьми (из западных фильмов эти сцены нещадно вырезались), но подразумевалось, что они могут быть). Надо отдать должное Семаке - одни и те же фильмы не шли, как в городе, неделю, а менялись каждые два дня. Здесь, наверное, учитывалась курортная специфика - если человек приехал отдохнуть всего на неделю, то он сходит в кино раз, и Вовка Семака прогорит, а так - кинотеатр был вечерами забит битком.

Из-за частой ротации фильмов Семаке приходилось каждые два дня менять афиши - штатного художника в клубе не было, а сам Семака рисовать не умел, поэтому он ограничивался тем, что вырисовывал на холсте буквы разноцветыми красками - с ошибками и безбожно перевирая названия фильмов (мне запомнилась только одна афиша, на которой Семакиной рукой было написано: "Гриб Кинг-Конг" - до сих пор не знаю, что это означает).