Свод (СИ)

— Но, — вяло запротестовал Джонатан, — я всегда стараюсь делать всё …один, …я не привык командовать…

— Придётся учиться, мистер Эдванс, — ничуть не смутившись возмущением англичанина, ответил де ла Вега. — Дело это непростое, потому здесь в Плимуте и расквартированы солдаты его Величества, готовые в случае надобности моментально прибыть в Эксетер и выполнить любой Ваш приказ...

[i] Гаштхауз — В Англии это места, где подавалось вино, пиво, виски и прочии крепкоалькогольные напитки.

Большой бородатый человек, в одежде обильно припорошённой мучной пылью стоял у двери пекарни и точил нож. Скатавшись в тесто и, присохнув к грубой коже на его тяжёлых, старых сапогах этот налёт выглядел крайне неопрятно.

Чему тут удивляться? Подумаешь, сапоги старины Уилфрида! Во всём торговом Эксетере в обычный день трудно было найти хоть пару чистой обуви, ведь редкий гражданин мог пройти в центре этого города хотя бы несколько кварталов, не заляпавшись грязью по колено. Что же касаемо самого старины Уилфрида, то он благодарил Господа хотя бы за то, что у него, в отличие от многих малоимущих горожан, всё-таки были сапоги, хотя, конечно же, и не такие опрятные. Наличие их в глазах посторонних людей говорило о том, что у данного человека как минимум имелось собственное дело.

Так оно и было. Уилфрид Шеллоу Райдер, его жена Энни и две их дочери имели пекарню. Десять лет назад она досталась им после смерти отца Энни, зажиточного эксетерского лабазника[ii] Тома Милфорда. Дела шли, ну, по крайней мере, голод Райдерам не грозил, а что до опрятности сапог Уила, то Эксетер вообще трудно назвать центром культуры, хотя, справедливости ради уточним, что и до позорного статуса «свинарника» ему тоже пока ещё было далековато.

Последние слова легко можно подвергнуть сомнению, если приехать в этот город, скажем, осенью и посмотреть на эксетерскую рыночную площадь, превращающуюся усилиями тысяч ног в трясину. И чего только не придумывали старательные горожане, дабы уменьшить неудобства, связанные с её осенним и весенним затоплением. Торговать именно здесь мэр города разрешил сравнительно недавно. Лет двенадцать назад, решив упорядочить уличную торговлю, и отведя под это дело самую, что ни на есть бросовую землю, он приказал расчистить низменный, заросший кустарником пустырь, вокруг которого и лежал Эксетер. Всезнающая молва утверждала, что когда-то на этом месте было прекрасное озеро, но, … слабо что-то в это верилось.

В 1515 году лопнуло, наконец, людское терпение. Весь июль и август жители города старательно возили сюда из окрестностей песок, щебень и камни что покрупнее, укрепляя капризную почву рыночной площади. Но! Пришли обычные октябрьские дожди и за две недели развезли горы этого песка и щебня по примыкающим к ней улицам. На площади остались только большие и скользкие, словно ледяные глыбы, валуны, которые из-за своей величины не могли полностью погрузиться в чёрную грязь. Люди падали, спотыкаясь о них, били ноги и портили обувь с октября 1515 года до мая 1516-го.

В июне этого года горожане сменили тактику в войне с водой и грязью и, пока близкие по своим масштабам ко второму библейскому потопу дожди взяли передышку (разумеется, с периодичными вылазками, это же всё-таки Англия), площадь попросту вымостили жердями и досками.

Но тут пришёл злой гений Эксетера — октябрь 1516 года и чтобы вы подумали? Словно пытаясь людям отомстить, октябрьские и ноябрьские дожди сотворили с площадью форменное безобразие, вымыв из-под деревянных настилов всю землю и открыв пред плачущими небесами страшные ямы.

Если представить, сколько дерева ушло на это беспрецедентное благоустройство эксетерской рыночной площади, то, пожалуй, можно было бы подумать и о том, что бы с его помощью увеличить королевский флот на целую треть. Разумеется, это шутка. Но, как говорится, нет худа без добра. Благодаря расторопности горожан, живо отреагировавших на последствия того погодного безобразия, вся центральная часть города оказалась полностью обеспеченной дармовым топливом до самого апреля. Если быть точным, то к маю на являющей из себя жалкое зрелище площади уже никто не нашёл бы и щепочки.

И вот, начиная с июня 1517 года от Рождества Христова, под руководством трёх дюжин молодцов и двух господ из Лондона, площадь стали мостить ровным, напоминающим своей формой буханки хлеба, булыжником. Его сюда привозили из Плимута, а уж туда-то? Одному Богу известно, откуда туда его доставляли…

Вот как раз за работой лондонских умельцев и следил Уилфрид, то и дело поглядывая на затянутое тучами небо, да старательно оттачивая тонкое, видавшее многое на своём веку, лезвие ножа шершавым терпугом[iii].

Вскоре один из столичных джентльменов, оставил своих рабочих и, не спеша, направился к лабазнику:

— Добрый день, — подойдя, отстранённо сказал лондонец, окидывая взглядом близстоящие здания. Уилфрид осторожно поскрёб большим пальцем лезвие ножа, пробуя его остроту и, недовольно цокнув языком, продолжил свою работу.

— Добрый? — неохотно пробубнил он в ответ. — Добрый он тогда, когда за работой нет времени заниматься ножами…

— Что, плохо идут дела? — Со слабой тенью заинтересованности, спросил приезжий.

— Слава Всевышнему, — вздохнул Уилфрид, — за то, что они вообще пока идут, а уж плохо или хорошо, это всё в руках Его, да ещё в руках ваших рабочих…

Джентльмен сменил, наконец, напускной, непринуждённый вид и не без удивления посмотрел в сторону площади:

— Мы, — неуверенно произнёс он, — конечно, все рабы Божьи, однако никак не скажешь того, чтобы в руках этих лентяев заметно тлела его священная искра…

Уилфрид, подражая примеру гостя, тоже удостоил вниманием взмокших от нелёгкой работы людей, будто желая выяснить, кто же это среди них лентяй? Но, в противовес завереньям своего начальства, именно в этот момент погружённые в работу мужчины все как один трудились на благо жителей Эксетера.

Лабазник Уил вскинул вверх густые брови и не стал спорить с неизвестным. Он просто указал лезвием ножа куда-то на ту сторону рыночной площади, за спины рабочих и пояснил свои слова:

— Вы начали работу с того края. На это время выход сразу с двух улиц получается закрытым. Раньше люди, живущие там, ходили за хлебом ко мне, а теперь им ничего другого не остаётся, как пойти к Изекилу Платту, или к Симпсонам. Того глядишь, привыкнут ходить туда и что мне тогда делать?

— А Вы, судя по всему, противник перемен?

— Совсем нет, — возразил Уил, — напротив. Мне очень нравится то, что Вы и ваши люди делаете. Просто лично для меня было бы куда лучше, если бы вы начали работу с моего края. Пару дней без работы я уж как-нибудь потерпел, зато ножи сейчас точил бы Изекил, а не я…

— Ах, вот в чём дело? — Оживился джентльмен. — Откровенно говоря, я о том и пришёл поговорить с Вами.

— О чём это «о том»? — не понял Уилфрид. — Что, Изекил вам чем-то насолил?

— Не совсем так, — замялся лондонец, — просто всё дело в том, что мы с мистером Платтом заключили сделку…

— Так, — меняясь в лице, заинтересованно протянул Уилфрид, — продолжайте…

— Понимаете ли, в чём дело? Мистер Платт снабжает моих людей хлебом …за полцены. Именно поэтому мы и начали работу с того конца площади…

— Ах, ты, — едва не выругался вслух Уил, но вместо этого только пригрозил кривым ножом в сторону дома хитреца Изекила, — так что вы хотели?

Лондонец потупился:

— Не в моих правилах наговаривать на людей, — растягивая слова, начал он, — но, как бы это Вам сказать? С того самого момента, как мы стали в пол цены покупать хлеб у мистера Платта, само качество хлеба уменьшилось ровно наполовину.

— То есть? — не понял Уилфрид. — Он что, поит вас опарой[iv]?

— Нет, — улыбнулся лондонец, — до этого пока далеко, однако мои люди недовольны. Кому нужен хлеб, который, мягко говоря, не вкусен?

— А что же вы хотели, ― понимающе развёл огромными руками Уил, ― это ведь за полцены? На то он и Изекил…