Опыт о законе народонаселения

Творец мира, по чрезвычайной своей мудрости, проявляющейся во всех Его творениях, не хотел, чтобы такой важный закон был подчинен холодным заключениям систематического и умозрительного мышления; поэтому Он вложил в нас страсть сильнейшую, чем простое благоволение. Любовь к себе самому властно и неотразимо предписывает каждому из нас образ действий, которого мы должны держаться и который один только способен обеспечить сохранение и благоденствие породы. Если бы существование всего рождающегося было всегда обеспечено, то всеблагой Творец, несомненно, внушил бы нам такое же сильное стремление помогать ближним, с каким мы заботимся о собственном существовании. Но наше положение требует, чтобы мы заботились преимущественно об удовлетворении собственных нужд. Достойно внимания, что стремление удовлетворить потребности других людей становится деятельнее по мере сужения той сферы, которой мы являемся средоточием, т.е. по мере того, как наша помощь может быть лучше приложена. Так, например, любовь родителей к детям почти граничит с их любовью к самим себе, за исключением немногих редких случаев последний кусок хлеба делится поровну между всеми членами семьи.

Этот благодетельный инстинкт побуждает самых невежественных людей трудиться для общей пользы, – обстоятельство, которое не могло бы иметь места, если бы главной побудительной причиной их поступков было благотворение. Чтобы оно могло быть сильной и постоянной побудительной причиной наших поступков и неизменной основой нашего поведения, для этого необходимо было бы, чтобы мы были вполне знакомы со всеми причинами и их следствиями, а такое знакомство свойственно лишь Божеству. Руководствуясь одним лишь чувством благотворения, такое ограниченное существо, как человек, неминуемо впало бы в ошибки и возмутило бы окружающий его порядок: изобилие уступило бы место нужде, а возделанные, плодородные земли – бесплодным пустыням.

Но если при современном положении вещей благотворение не может служить главной побудительной причиной наших поступков, оно тем не менее крайне необходимо для нашего благополучия как средство для смягчения бедствий, причиняемых более сильной страстью. Благотворительность служит утешением и очарованием жизни, источником самых возвышенных стремлений к добродетели и самым чистым приятнейшим наслаждением. В той системе общих законов, которой, по-видимому, следовал Творец, такая всеобщая и сильная страсть, как любовь к себе, должна была бы вызвать множество частных бедствий. Назначение чувства благоволения к людям заключается в том, чтобы воспрепятствовать этой страсти выродиться в эгоизм

^{ссылка 35}, в пробуждении в нас такого сочувствия к страданиям и удовольствиям наших ближних, при котором мы могли бы перечувствовать, хотя бы в слабейшей степени, эти страдания и удовольствия; в способности представить себя в положении других людей, понять их нужды и приложить старания к тому, чтобы удовлетворить эти нужды;

наконец, в постоянном напоминании нам, что мы обязаны стремиться к изобилию не только ради личной выгоды, но и для достижения общего благосостояния. При всяком общественном положении этой добродетели открыто широкое поприще. Чем выше общественное положение человека, чем более он усовершенствовал свои познания и добродетели, тем шире становится его способность творить добро и тем ограниченнее делаются его собственные потребности. На самых высоких ступенях, соединенных с наибольшим влиянием, это благородное чувство должно получить наибольшую силу, должно сделаться главным двигателем всех общественных учреждений. Хотя иногда приходится сомневаться в том, приняла ли благотворительность лучший путь для доставления обществу пользы, но никогда не может возникнуть опасения по поводу распространения этой добродетели. Самосохранение так глубоко вкоренено в нас, что не может быть ослаблено никакими учениями. Поэтому проповедь в пользу укрепления более слабого чувства должна быть признана полезной, в особенности если мы остережемся возможных в этом случае злоупотреблений.

Английский закон, устанавливающий право бедных на пропитание, конечно, не составляет еще полного признания естественного права. Это отличие в связи со многими другими причинами, зависящими от способа применения закона, отчасти предохранило общество от его вредных последствий. Тем не менее он представляет до известной степени признание этого права и с этой точки зрения он принесет вред, усвоив бедным известные привычки и вообще повлиять на их характер. На этом основании я предложил проект постепенной отмены налога в пользу бедных. Этот проект, как и следовало ожидать, не всеми был принят с одинаковой благосклонностью. Я понимаю сделанное мне возражение, что право бедных на прокормление было признаваемо долгое время, а потому отмена налога могла бы вызвать сильное неудовольствие. Поэтому я присоединяюсь к мнению, что необходима крайняя осторожность, дабы отстранить это неудобство и не возбуждать общественного мнения. Но я решительно не понимаю так часто приводимого замечания, что бедные станут более недовольны и мятежны, как только убедятся, что не имеют никакого права на пособие. Я могу составить себе понятие об их чувствах, лишь поставив себя мысленно на их место и вообразив, что сам я испытал бы при таких условиях. Если бы мне сказали, что по естественным законам, а также по законам, установленным в той стране, где я живу, богатые обязаны кормить меня, то, во-первых, я не почувствовал бы особенной благодарности за оказываемое мне благодеяние, а во-вторых, если бы меня без всякой, на мой взгляд, необходимости стали кормить худшей пищей, чем та, к которой я привык, то я считал бы себя вправе жаловаться. Так как нельзя предположить, что я согласился бы с тем, что ухудшение моего содержания вызывается необходимостью, то я, вероятно, подумал бы, что закон относительно меня нарушен, что со мной поступают несправедливо и что мое право попрано. Меня, разумеется, станут держать в повиновении и силой воспрепятствовать проявлению моей злобы и открытому сопротивлению; но я всегда оправдаю подобные поступки, если проявление их окажется возможным; причиненная же мне обида поставит меня в самые неприязненные отношения к высшим классам общества. И действительно, я не знаю ничего, что могло бы до такой степени раздражить сердце человека, как нужда, в которой он винит не себя самого, не естественные законы, а скупость и несправедливость людей, занимающих высокое общественное положение. Всякому известно, что законы о бедных и щедрая благотворительность не мешают Англии испытывать нередко самую тяжелую нужду.

Наоборот, если я глубоко убежден, что законы природы, или, иными словами, божеские законы, не дают мне никакого права на получение вспомоществования, то я буду всегда чувствовать необходимость вести умеренную и трудолюбивую жизнь. Но если, невзирая на мое благоразумие, меня постигнет нужда, я буду относиться к этому несчастью так, как обыкновенно относятся к болезни, т.е. как к следствию естественного порядка вещей, к испытанию, которое я обязан переносить с твердостью, если я не в силах был избегнуть его. Я буду сознавать, что лучшим оправданием перед милосердными и добрыми людьми послужит для меня то обстоятельство, что я не заслужил своей участи леностью или безрассудством. При этих условиях оказанные мне благодеяния внушат мне самые признательные чувства к высшим классам общества. И если даже полученные вспомоществования не доставят мне того довольства, к которому я привык, я не буду думать, что со мной поступили несправедливо, но, напротив, буду питать признательность к давшим это вспомоществование. Сознавая, что в этом отношении я не могу предъявить никакого права, я ничем не смогу оправдать сопротивления, разве только страхом голодной смерти, которая опрокидывает все препятствия и отрицает все принципы.