Время ангелов

Маркус сам не знал, какое мнение о Кареле он хотел услышать от епископа. Предательством казалось желание услышать враждебное мнение. И все же ему бы, несомненно, помогло, если бы прозвучало хотя бы элементарное осуждение. Конечно, епископу следовало проявлять осторожность, но есть же способы реально охарактеризовать людей и успокаивать других. Маркусу хотелось, чтобы они совместно приняли своего рода коллективное заключение и осуществили некий жест солидарности здравомыслящих людей. Он осознал, слегка огорченный и шокированный сам собой, что очень хотел услышать заверения, будто Карел — несчастный больной человек и это вполне типичный психологический случай. А если он не был таковым, то что же с ним?

Надежды Маркуса не оправдались, и то, чего он опасался, приближалось и становилось все больше и больше. Однако чего он боялся? Карел не угрожал ему лично и едва ли вспоминал о его существовании. Почему эта темная фигура, казалось, всегда маячила рядом с ним? Маркус знал, что должен снова пойти к своему брату, он пытался представить себе эту встречу как можно проще и рациональнее, но ощущал все то же дуновение страха. Он боялся, что произойдет нечто бессмысленное, боялся услышать смех Карела, увидеть, как тот входит, снова обнажая эту черную бурлящую вселенную, открывая ее внезапно так близко, как муравьиное гнездо, как яйца насекомых на кончике пальца.

Он послал цветы Элизабет, но она не ответила. Сначала это обидело его, потом напугало. Ему не хотелось, чтобы образ Элизабет тоже стал неузнаваемым, хотя уже ощущал, как он таинственно изменяется, словно некая злая сила действует против него и против нее. В его воображении Элизабет все время менялась, ее фигура под темным покрывалом превращалась в кокон, состоящий из тьмы. Он больше не мог отчетливо представить себе ее лицо. Ее образ застилало какое-то облако. Здесь таилась опасность. Но для него или для нее? Днем он решил, что должен рассеять эти нелепые фантазии, а для этого нужно пойти и навестить ее, пройдя прямо в ее комнату, если это окажется необходимым. Едва ли они смогут удержать его силой. Или смогут? Теперь все казалось возможным. Маркус размышлял, и причудливые, волнующие образы преследовали его в преддверии ночи, а затем в буйстве сна.

Был опять туманный день, и туман смешивался с ароматом табака. В комнате тепло, и даже запах тумана кажется знакомым и дружеским. Уже поздний вечер, после десяти, Маркус отложил в сторону свою рукопись. Прежде чем идти спать, ему следовало ответить на кипу писем, касающихся школьных дел. Оказалось невозможным держаться абсолютно в стороне от школы. Он должен решить вопрос о новом здании химического факультета. Это нельзя откладывать до лета. Он разложил письма по степени важности, придвинул чашку горячего молока и дрожжевой экстракт и прислушался к мурлыканью газового огня и приглушенному шуму транспорта на Эрлз-Корт Роуд. Занавески были задернуты, и единственная лампа освещала рабочий стол с разбросанными бумагами и большой застекленный книжный шкаф, принадлежавший когда-то отцу Маркуса. Гравюры с видами Рима и две шоколадно-коричневые вазы клуазоне^[12] на каминной полке тоже принадлежали к семейным реликвиям. Отчасти из равнодушия к окружающей обстановке, а отчасти из-за неуверенности в своем вкусе Маркус приобрел очень мало вещей для себя. Хотя он жил здесь уже несколько лет во время школьных каникул, квартира по-прежнему сохраняла нежилой вид. Это устраивало Маркуса, которому нравилось считать себя аскетом. Он наслаждался простотой маленькой квартирки, ему нравился район и почти деревенская жизнь Эрлз-Корта. Он привык к ней. Какого черта он согласился переехать в квартиру наверху дома Норы, где будет бесконечная суета из-за подушечек и занавесок. А он, похоже, согласился.

Рядом раздался громкий гудящий звук, Маркус подскочил и схватился за сердце. Что с ним происходит? Его напугал собственный дверной замок. Но кто это мог прийти в столь поздний час? У Маркуса редко бывали такие посетители.

Его квартира находилась на первом этаже. Он открыл дверь, включил свет на лестничной площадке и сбежал по ступеням. Все еще волнуясь, он долго возился с замком и наконец открыл дверь.

Фигура, закутанная в пальто с поднятым воротником, стояла в вечерней дымке. На секунду Маркусу почему-то показалось, что это Карел. Затем он узнал Лео Пешкова.

— О! — ошеломленно пробормотал Маркус. Придя в себя, он сказал: — Добрый вечер, Лео. Чем могу быть полезен?

Вокруг головы Лео был обмотан шерстяной шарф. Он раздвинул воротник и сказал сквозь щель, держа руку под подбородком.

— Можно зайти и поговорить с вами одну минуту?

— Немного поздновато, не так ли?

— Хорошо. Я приду завтра.

— Заходи, заходи.

Ледяной, пропитанный туманом воздух поплыл вслед за ними вверх по ступеням. В комнате Маркуса стало заметно холоднее.

Маркус зажег еще несколько ламп. Он был взволнован и рад приходу Лео, но засомневался, стоит ли предлагать мальчику виски.

— Снимай пальто. Да, садись сюда.

Лео уже однажды был в этой комнате, однако с интересом оглядывался вокруг. По ряду причин Маркус предпочитал не вспоминать о том посещении. Обращение к мальчику оказалось безуспешным, более того, он почувствовал, что тот сам относится к нему покровительственно. Воспоминание принесло с собой чувство неловкости. Он решил продемонстрировать свою отчужденность и сел напротив Лео с другой стороны от камина. Теперь они оба сидели в низких кожаных креслах, вытянув ноги к золотистой стене огня. Лицо Лео, обычно такое бледное, сейчас порозовело от холода, нос покраснел, а глаза слезились. Под взглядом Маркуса его черты смягчились, и он вернулся к действительности.

Холодная ночь восстановила между ними связь.

— Холодно?

— Ужасно.

— Снег идет?

— Перестал. Здесь хорошо. Боюсь, я заболеваю. Вы не боитесь? Знаете, как это бывает, когда заходишь в теплое помещение.

— Выпьешь теплого молока?

— Нет, спасибо.

— Виски?

— Нет. Лучше подождать. Может, через минуту вы спустите меня с лестницы.

— Ну, ну, в чем же дело?

— Я должен говорить кратко и прямо?

Лео вытер лицо носовым платком, скомкал его и прижался к нему щекой, как к подушке. Поза выглядела неосознанно застенчивой. Он улыбнулся усталой умной улыбкой, которую Маркус так хорошо помнил. Лео был очень красивым мальчиком.

— Да, пожалуйста.

— Что ж, мне нужны деньги.

— Я думаю, нет необходимости быть настолько кратким, — сказал Маркус. — Тебе придется сказать мне зачем. И предупреждаю, что отвечу, скорее всего, отказом.

Он коротко улыбнулся:

— Ну, я так и знал, что придется пройти через это. С чего начать? Вы не одобрите.

— Неважно. Рассказывай.

— Но для меня это важно. Послушайте. Начать, наверное, нужно с того, что я помолвлен.

— В самом деле? — спросил Маркус. Он был неприятно удивлен.

— Да. Отец моей невесты помешался на том, чтобы мы купили квартиру, и именно ту, которую он присмотрел. Он был готов вложить какую-то сумму, чтобы внести залог. Я тоже должен был вложить часть денег.

— И ты хочешь, чтобы я одолжил тебе? — спросил Маркус.

— Нет, нет, не так быстро. Мы еще не подошли к сути. Около семидесяти пяти фунтов, сказал старик. Он рассматривал это как своего рода испытание. Я должен был их откуда-то достать.

— И ты достал?

— Да. Вы никогда не догадаетесь откуда.

— Откуда?

— Вам это совершенно не понравится.

— Продолжай, продолжай.

— Вы знаете нашу фамильную икону, эту религиозную картину с тремя ангелами, которую до безумия любит мой старик? Я взял ее и продал.

Маркус смутно припомнил икону.

— Твой отец позволил сделать это?

— Нет. Я просто взял ее, можно сказать украл.

Лео нагнулся вперед, выжидающе изучая лицо Маркуса. С неприятным чувством, будто над ним производят опыт, Маркус контролировал выражение своего лица. В ситуации было что-то знакомое и одновременно нечто невероятное. Лео знал его достаточно хорошо. Маркус не слишком беспокоился об иконе Юджина, его больше заботило, как произвести нужное впечатление на Лео. Он решил холодно сказать: