Паломничество в Палестину

Здесь, у католиков, всё было безукоризненно чисто и в порядке. Мирная тишина, скромный любезный францисканец и… в то же время — пустота, безлюдье.

— Скажите, — обращаюсь я к католическому монаху, — где собственно было Благовещение? Вы говорите, что оно происходило здесь, в этом храме, а греки нам только что показывали колодец, у которого явился архангел Гавриил Пресвятой Деве.

— Не надо верить ни нам, ни грекам, — наставительно произнёс францисканец, — а верьте святому Евангелию, где сказано: et ingressus Angelus ad Eam dixit (и вшед к Ней Ангел рече. Лк. I, 28). Заметьте, евангелист сказал к Ней, т. е. в её дом, а не к городскому колодцу. Не желаете ли взглянуть, — сразу перевёл он разговор на другой предмет, — на большой камень, на котором Иисус Христос обедал со своими учениками?

Мы с благодарностью согласились, и он нас повёл в капеллу, недалеко от латинского монастыря. Здесь посреди неё возвышался большой светло-серый камень, известный у паломников под названием «Трапезы Христовой».

Обозревая Назарет, заодно мы осмотрели и гору Низвержения с небольшою православною церковью на вершине, построенною на средства пензенской помещицы М. М. Киселёвой. Католики и тут расходятся с греками: они указывают на другую вершину, как на гору Свержения. Та и другая, впрочем, высятся рядом над Ездрилонскою долиною, куда хотели евреи свергнуть Иисуса Христа после Его обличительной проповеди в синагоге.

Спустившись с Тарпейской скалы назаретских жителей, мы отправились обедать. По дороге показали нам место той еврейской синагоги, где Христос сказал своим соотечественникам, что никакой пророк не принимается в своём отечестве. Теперь здесь выстроена двухэтажная церковь маронитов.

ГЛАВА 19: Фавор.

Поездка на Фавор. — Выбор осла. — Проделки арабских проводников. — Встреча с русскими паломниками. — Рассказ о Преображении Господнем. — Поворотный пункт в ходе евангельских событий. — Ермон, как гора Преображения. — Схема шествия Христа. — В греческом монастыре. — Военное значение Фавора. — Обзор вершины горы.

Вечером мы стали собираться на гору Фавор и на Тивериадское озеро. Компания наша разделилась. Одни, отягощённые тучным телом, боялись тронуться в тяжёлый путь, где нельзя пользоваться тарантасом, другие, в видах экономии, отправились заранее пешком, третьи, к которым принадлежали я, мой товарищ в бедуинском костюм и купец-старообрядец, решили ехать на ослах. Для того, чтобы не связывать друг друга в дороге, я предложил своим спутникам каждому взять себе отдельного проводника и для скорости тоже на осле.

Узнав о нашем желании, арабы привели множество ослов к русскому дому. Все они были очень мелки, сильно потёрты по бокам, с кровавыми подтёками от уколов на шее. Я выбирал себе осла пободрее с виду, да хоть немного с сносной сбруей из верёвок. Арабы кругом меня кричат, что-то толкуют непонятное. Наконец, в первый раз в жизни я взобрался с камня на белого осла и не успел ещё оправиться в седле, как он сразу рванулся в сторону и бросился бежать со всех ног. Я едва удержался на нём. Арабы сзади бегут и кричат: «хорош! хорош!..» Оказывается, они нарочно кольнули осла, шилом сзади, чтобы он проявил такую прыть.

Наша кавалькада выехала часа в три пополудни, с расчётом к вечеру быть на Фаворе и там переночевать до утра. Лишь только миновали город, как один из погонщиков тихонько отстал и исчез. Я остановился и стал говорить другому провожатому; что мы не поедем без двух проводников-мукари, а потому пусть он вернёт скорей своего товарища. Нас предупреждали, что за арабами проводниками надо следить внимательно и не спускать им на первых порах ни малейшего проступка, иначе они будут обманывать потом на каждом шагу.

Мы настояли на своём, и проводник вернулся в город за своим товарищем.

Дорога спускалась между зеленеющими холмами всё ниже и ниже в Ездрилонскую долину. Сравнить нельзя с каменистою Иудеей! Здесь очертания гор боле округлы, и долины более широки, а главное кругом всё покрыто цветущею травою и разнообразными деревьями и кустарниками.

Вскоре мы нагнали своих знакомцев — пеших паломников, вышедших из Назарета часом раньше. Мы уступили женщинам своих ослов, а сами пошли за ними пешком. Я был рад поразмять свои ноги после неудобного сидения в седле с высоко поднятыми стременами; да и вообще я предпочитаю идти пешком, — в этом куда больше удовольствия и свободы в пути! Можешь остановиться над камнем, цветком, жучком, взять в руку, рассмотреть, спрятать на память.

Наши мукари были молодые ребята, не старше двадцати лет, и родственники между собою. Они немного знали русских слов, научившись от приезжающих паломников в Назарет. Всех мужчин они звали «Иваном», а всех женщин «Марией».

— Иван, Иван! — часто останавливали меня, подметив моё любопытствующее внимание к здешней природе и подносили бабочек и жучков. А то укажут какую-нибудь гору или деревню и назовут её по-арабски.

Сами мы знали не более десятка арабских фраз, необходимых при встрече с туземцами в Палестине, так что каких-нибудь обстоятельных разговоров со своими мукари не могли вести.

С Ездрилонской долины Фавор весь перед нами. Он представляет из себя совершенно изолированную гору правильного округлого очертания. Я заранее предвкушал удовольствие увидеть с её вершины всю Галилею.

Наш «бедуин» предложил в долине, в виду красивой горы Преображения Господня, сесть на траву и отдохнуть немного. Но умысел другой тут был. Ему, очевидно, хотелось высказать своё мнение об этой горе, потому что сейчас же разразился, заранее приготовленною речью, которую я нахожу нужным привести целиком. В самом деле, где и вспомнить Христа и Его Евангелие, как не здесь, между Назаретом и Фавором? Он говорил:

— Обратите, господа, внимание, что самый факт Преображения был тайною для апостолов, кроме трёх, — Петра, Иакова, и Иоанна, — которым Господь запретил рассказывать до поры до времени. Да и рассказывая об этом впоследствии, они как бы скрывают, на какой горе происходило Преображение. Были ли они в это время «в теле или вне тела»? Неизвестно. Мы знаем только, что эта гора была высокая и святая. Палестинское предание указывает на Фавор, имея в виду стих известного псалма: «Фавор и Ермон об имени твоём радуются». Но мне кажется, что этот стих даёт такое же основание утверждать, что Преображение было на горе Ермон.

— Как! — все встрепенулись: — вы хотите отвергнуть установившееся с древнейших времён предание?

— Ничего я, господа, не отвергаю, — продолжал «бедуин»: — но мне хочется сделать вывод, непосредственно вытекающий из Евангелия. Мы видим, что Христос проповедует и делает чудеса в Галилее; но, ни слова не говорит, по крайней мере, явно, о своей искупительной миссии, о своей крестной смерти. Наконец, Он достигает со своими учениками крайних пределов Палестины, так сказать, вершины её, где когда-то расположилось самое северное колено Израилево — Даново. И вот здесь-то, в Кесарии Филипповой, у подножия горы Ермон, он спрашивает своих учеников, за кого почитают его люди. Они сказали: за одного из пророков, за Иеремию, Илию или за Иоанна Крестителя. «А вы, — говорит им Христос, — за кого Меня почитаете?» Тогда Пётр признал его Христом, Сыном Бога Живого. Это очень важный момент, потому что в этом признании половина миссии Христа окончилась. Апостолы, так сказать, выдержали свой экзамен, их учение в первой половине, кончается. Здесь поворотный пункт Христа, отсюда Он идёт на юг, к Иерусалиму, где и заканчивает свою миссию крестною смертью и воскресением. В этом поворотном пункте, в Кесарии Филипповой, он впервые прямо, без обиняков и прикровения, говорит ученикам о своём страдании и смерти. Как говорит евангелист Матфей: «С того времени Иисус начал открывать ученикам своим и т. д.» И вот тут-то, в северных пределах Палестины, по прошествии шести-восьми дней, Христос преобразился на святой высокой горе пред своими избранниками, то есть подтвердил им своё Божественное происхождение, и они услышали свидетельство Самого Бога Отца. Как естественно допустить, что это происходило именно на Ермоне, на высочайшей горе в Палестине, сверкающей своею чистою снежною вершиною. Ведь город Кесария Филиппова лежит при подошве этой прекрасной горы, не один раз воспетой царём-пророком Давидом.