Да не судимы будете

В тот же день я позвонил в Киев Щербицкому. Был довольно крутой и неприятный разговор — он его запомнил на всю жизнь.

Щербицкий сам по своей натуре трусливый и мнительный, и по отношению ко мне он самостоятельно не посмел бы распространять гадости. Это все делается при поддержке и с сан­кции, даже организации Брежнева. Это для меня становится все более и более ясным.

4 июня. Воскресенье, выходной. Иринка в Киеве, тоска. «Скомандовал» своим прикрепленным поехать на ВДНХ — там очень много народа, стоит неимоверная жара.

Посмотрел павильон космонавтики, очень интересный. Па­вильон медицины бедный, просто примитивный, надо кому-то подсказать, чтобы обратили внимание на этот вопрос. Во второй половине дня был на реке Москве, прошелся по реке на катере. А день все же чертовски длинный.5 июля. Сегодня ровно два года, как умерла Дарья Петров­на, мне очень жалко ее. Толковая, умная была женщина, она была мне вместо родной матери. Она бы в этот трудный и тяжкий час во многом помогла бы нам с Ириной. До сих пор Ирина в К^еве, кончает там дела. Ей там в этот день особенно тяжело.

Позвонил мне Андропов (КГБ), предложил на выбор две дачи — в Заречье и Колчуге. Остановился на Колчуге, хотя колчугинскую дачу и называют «замком привидений». Ну что ж, в моем положении привидения просто развлечения.

6 июня. Не успел уехать Никсон, как прилетел с огромной свитой в старческом возрасте вождь Югославии Тито. Все в угаре — приемы, обеды, переговоры, снова завтрак, проводы и встречи.

Имел разговор с А. Н. Косыгиным — он заметил мое мо­ральное и душевное состояние и сам со мной заговорил: «Петр Ефимович, у тебя сейчас центральный вопрос — не впасть в меланхолию, не допустить ослабления самоконтроля. Дер­жаться подтянуто, ходить с поднятой головой, гордо: ведь на тебе нет ни единого черного пятнышка, ты все отдавал партии и народу. Бывают несправедливости, незаслуженные обиды, но все это история корректирует, иногда жестоко наказывает лю­дей, допустивших несправедливость. Я сам был в большой опале при Сталине. Мне было очень тяжело, и я тебя понимаю. Меня никуда не приглашали, не давали читать никаких докумен­тов, даже пытались снимать с меня допрос. Сталин был введен в заблуждение, послушал наговорщиков, интриганов, вот я и попал в такое положение. Ведь только в горе и беде познаются настоящие друзья. Я имею в виду, что и в наше время льстещ>1 и шавки из подворотни подают голос и имеют какое-то влияние. Держись, все пройдет». Ну что ж, спасибо Алексею Николаевичу за эти слова и поддержку. Креплюсь, думаю, что в работе многое притупится, но обида, несправедли­вость никогда не забудутся. Мне очень жалко Иринку и сыновей моих, если бы не они, я бы принял другие меры и шаги.

7 июня. Сегодня в 15.00 заседание Президиума Совмина прошло более организованно, спокойно, много интересных во­просов. Надо втягиваться в новые условия работы.

10 июня. Переговорил с Андроповым и Федорчуком (КГБ), просил их не обижать людей из их ведомства, которые работаливместе со мной, они ведь выполняли свой служебный долг. Надо их определить на работу, а кому нужно, установить пенсии. Пообещали все сделать.

Министр лесной и деревообрабатывающей промышленности Тимофеев попросил разрешения выехать на 10—12 дней в Ир­кутск и на Байкал — по делам. Разрешил. Завидую ему. Я сей­час бы уехал куда угодно — на год, на два. Здесь противно все и вся.

Был разговор с Полянским Д. С. Он мне сказал: «Повсе­местно с Украины, да и в Москве, о тебе идут Хорошие отзывы партийного актива, министров, аппарата. Что случилось, труд­но понять и разобраться. Претензий в Политбюро к тебе никогда не было. Поговаривают, что какие-то сигналы были с Украины, а главное сработала «днепропетровская группа». А в общем, я считаю,— говорил он,— что тебя при сем, что случилось, можно было бы оставить на Украине Председателем Президиума Верховного Совета. Все это бьыю бы хорошо среди партийного актива воспринято, и ты с твоим опытом и знаниями принес бы большую пользу общему делу».

Вечером этого же дня я разговаривал с Н. В. Подгорным. Затронул вопрос моего ухода на Украину. Он заколебался. Для меня ясно, что не он решает эти вопросы. Но все же сказал: «Я с тобой работал бы с большим удовольствием, но тебе будет тяжело, да и нынешнее руководство республики при поддержке центра не пойдет на этот шаг: они тебя боятся, зная твой характер и опыт работы. Ведь ты же не будешь терпеть и мириться с безобразием и Подхалимством?» Я ответил, что это верно. «Ну вот, в этом и вся загвоздка. Оставайся здесь, хотя понимаю, что тебе нелегко это делать».

14 нюня« В 15.00 заседание Президиума Совмина. До чего же все проходит бестолково, неорганизованно и сумбурно, просто терпеть невозможно. Не думал я, что в центре так работают, какая-то полная неразбериха. Во всем этом чувствую себя отвратительно. Наверное, долго будет эта тяжесть, с ней надо пока что бороться, но все равно пройдет время, и со всем этим надо будет кончать. Ознакамливался со справками, структурой, объемом работы министерств и ведомств, которые курирую.

15 июня. Ко мне на работу зашел Мжаванадзе В. П., гово­рили о стихийном бедствии в Грузии. Затем он перевел разговор на мое «перемещение»: «Никто не понимает, что произошло, что случилось. Все задают такой вопрос, но вразумительного ответа никто не может дать». Я сам не могу дать ответа на то, что произошло со мной, я только сейчас понимаю, что напрасно поддался на фарисейские уговоры Брежнева. Надо было уйти в «отставку» и остаться в Киеве. Чувствую, что здоровье мое основательно подорвано, и делу я здесь помогу мало. По мно­гим вопросам уже сейчас приходится учиться и переучиваться.

По прямому телефону позвонил Брежневу. Мне сказали, что он за городом и, возможно, будет только к вечеру. Просил передать ему о моем звонке. Надо мне встретиться с Брежне­вым, переговорить, ибо я все больше вынашиваю мысль о пода­че заявления об уходе в отставку. Уехать к семье, уйти совсем с политической арены. Но я чувствую, что Брежнев уходит от встречи, выискивает разные предлоги или просто отмалчивает­ся на мои звонки й просьбы.

17 июня. Наконец состоялся разговор с Брежневым. Он носил общий характер, как-то при встрече, на ходу. Пообещал, что позвонит через 2—3 дня.

21 июня. Так Брежнев мне и не пазвонил, хотя и обещал, и это не в первый раз — таков уж у него «стиль». Он чувствует, что со мной предстоит напряженный разговор, и уходит от него или же чего-то ожидает, «ориентируется» в обстановке. Во всем должна быть подведена черта, поставлена точка.

23 июня. Переговорил с министром Морского флота Гужен- ко Т. Б. о принятии дополнительных мер по выполнению ва­лютного фонда-плана по доходам ММФ. Нелегко это будет сделать: 150 судов вот уже 4—5 месяцев бездействуют, 75 во Вьетнаме заблокированы американскими минами, 25—30 на Кубе стоят под разгрузкой по 2—3 месяца, в Англии лесовозы не разгружаются, бастуют докеры.

Доложил Косыгину о принятых дополнительных мерах по карантинным вопросам по Астрахани и другим волжским горо­дам и в целом по Волжскому бассейну. Косыгин с представлен­ными мероприятиями согласился.

25 июня. В сопровождении министра Речного флота РСФСР Кучкина С. А. прошелся на его катере по каналу, водохранили­щам — до большой Волги. Чудесные места, грандиозные соору­жения. Посмотрели шлюзы, насосные станции. Надо будет показать канал, водохранилище и шлюзы Ирине и детям.

26 июня. Утром провел большое совещание по ходу капи­тального строительства и вводу мощностей по министерствам, которые я курирую. Выясняется много трудностей: далеко не вся техническая документация имеется, не хватает ассигнова­ний, материально-техническое обеспечение из рук вон плохо поставлено. На 60—70% обеспечиваются стройки цементом, металлом, лесом, кровлей, даже стеновым материалом. Нет комплектации оборудования, не хватает рабочей силы. И так везде и повсюду, и столько лет! Куда мы идем и куда можем прийти с таким «научным» планированием и «руководством»?