Unknown

Рубен Дарио

Глухой Сатир

Жил неподалеку от Олимпа один Сатир. Он был старым королем лесов сельвы. Боги   говорили ему:

      “Радуйся и наслаждайся, этот лес–твой; будь счастлив,гоняйся запрелестницами-нимфами, коварный проныра, и играй на своей флейте”.Следуя совету,Сатир развлекался и тешил себя. Однажды, когда бог Аполлон играл на своей чудесной, изумительной лире, Сатир вышел из своих владений и осмелился подняться на Священную гору. Он застал врасплох длиннокудрого бога, и за это Аполлон покарал Сатира, сделав его глухим, как каменный утес.

     Напрасно в чаще сельвы, полной птиц, разливались их трели и доносилось воркование.Сатир не слышал ничего. Прилетел соловей, чтобы спеть повелителю сельвы. Сидя на нечесанной голове властелина, увенчанной гроздьями винограда, Соловушка распевал песни,заставлявшие останавливаться ручьи и окрашиваться в пурпур бледные розы. Сатир жеоставался невозмутим и бесстрастен. Если же он вдруг замечал сквозь ветви деревьев чье-нибудь полное, белое бедро, которое солнце ласкало своими золотистыми лучами, то издавалдикий хохот, легкомысленно и похотливо скача. Все живущие в лесу сопровождали его, повинуясь ему, как хозяину.

   Стремясь развлечь Сатира идоставить ему удовольствие, вблизи от него бесстыжиевакханки всем

  скопом с лихорадочным безумием устраивали зажигательные, бурные пляски, сопровождая их гармоничной музыкой. Совсем молоденькие фавны, словно прелестные юноши-подростки, почтительно и благоговейно ласкали его, улыбаясь. Но Сатир не слышал ни чьих-либо голосов, ни шума трещоток, получая удовольствия иными способами. Вот так и проходила жизнь бородатого, козлоногого короля. Это был очень взбалмошный Сатир. И было у него два придворных советника: жаворонок и осел. Жаворонок потерял свой авторитет, когда Сатир вернулся со Священной горы оглохшим. Прежде, устав отнаслаждений, Сатир дул в свою сладкоголосую флейту, и жаворонок аккомпанировал ему.

   А теперь, в своем огромном лесу,Сатир не слышал даже олимпийских раскатов грома.Терпеливое,

длинноухое животное служило ему для езды верхом, а жаворонок же на утренней заре выпархивал из рук, воспевая путь к небесам.

    Сельва была бескрайней. Жаворонку от нее доставались вершины деревьев, а ослу–пастбищас

травами.

        Жаворонок приветствовал первые лучи утренней зари; он пил росу с побегов и будил дуб,говоря ему:“Дуб, старина, просыпайся”. Жаворонок наслаждался солнечными поцелуями: онбыл влюблен в утреннюю звезду–Венеру. Ах,эта глубокая синева, такаявеличественная!И в этой безграничной, необъятной шири на самом деле существует столь маленькая звездочка, и жаворонок это знал.

      Осел (хоть он и не вел в то время бесед с Кантом) был, по общему мнению, знатокомфилософии. Сатир смотрел на прогуливающегосяпо пастбищу, тяжело вздыхающего осла, шевелящего ушами, и имел высокое мнение об этом мыслителе. В те времена осел не имел столь большой славы. Двигая своими челюстями, он и понятия не имел, что о нем напишет в своем прологе Даниэл Хейнсий–на латыни, Пассера, Бюффо и великий Уго –на французском, Посада и Вальдеррама –на испанском.

  Осел пасся себе и пасся, а если его кусали мухи, то он отгонял их хвостом, время отвремени

    лягаясь, и припускался бежать под сень леса, выдавая весьма странные аккорды.Там,под лесными сводами, он спал во время послеполуденного зноя, нежась на черной, милой ему, земле. Ему дарили свои ароматы травы и цветы, абольшие деревья наклонялисвои кроны, листвой создавая тенек.

 В те дни Орфей, поэт, напуганный людской недалекостью, надумал податься в леса, где стволы

  деревьев и камни понимали бы и восторженно слушали его, и где он мог бы трепетать от благозвучия и живого, любовного огня, которые рождали звуки его лиры. Когда Орфей играл на своей лире, на его красивом, как у Аполлона,лице сияла улыбка. Деметра восторгалась его игрой. Пальмы осыпали его своей пыльцой, лопались почки на деревьях, а львы мягко потряхивали гривой. Однажды дажевзлетела гвоздика, оборотившись красным мотыльком, а очарованная музыкой, завороженная звезда спустилась с небес и превратилась в амариллис.

  Какая сельва была бы лучше сельвы Сатира, которой Орфей был заворожен, и в которойслыл

полубогом? Какая сельва являла собой сплошь веселье и танцы, красоту  и чувственность? Где еще нимфы и вакханки были всегдапоющими и вечно молодыми? Где еще были бы виноград и розы, шум от систр, и где еще козлоногий король, подвыпивши, плясал бы перед своими фавнами, как старый Силен?

 Увенчанный, словно короной, лавровым венком, со своей лирой, с горделиво поднятым

лучезарным лицом пришел поэт к мохнатому, лесному Сатиру. Прося его о гостеприимстве и

радушии, Орфей запел. Он пел о великом Юпитере, об Эросе и Афродите, о храбрых кентаврах и знойных, страстных вакханках. Он воспевал чашу Диониса и жезл, озаряющий  воздух весельем, Пана –императора гор, восхвалял суверена лесов, бога-сатира, который тоже умел петь. Орфей пел о близости воздуха и Великой Матери Земли. Так мелодично поведала эолова арфа о перешептывании лесных деревьев, о шорохе улитки, о гармоничной музыке, льющейся из флейты Пана. Он пел стихи, сходящие с небес и услаждающие богов. Под аккомпанемент многострунных лир Орфей пел оды, а под аккомпанемент литавр  – гимны в честь Аполлона.Он воспевал и лоно равнодушных снегов, и позолоченные резные кроны деревьев, голоса птиц и величие солнца.

   Как только зазвучала песня,вспыхнул и засиял яркий свет. Взволновались громадныестволы

            деревьев, розы осыпали свои лепестки,алилии обессиленно поникли, словно всладостной тоске и томлении. Музыкой своей арфы Орфей заставлял рыдать львов, акамни–плакать. Даже самые неистовые вакханки становились молчаливыми, слушая его музыку,как во сне. Одна совсем молоденькая, девственная наяда, которую еще никогда не опорочил ни единый взгляд Сатира, робко и застенчиво приблизившись к певцу, сказала:“Я люблютебя”. Прилетел соловей и опустился на лиру, как поэтическая голубка. И не существовалоболее иного эха, кроме как от голоса Орфея. Это было торжество природы. Венера, ходившаяпо окрестностям, спросила издали своим дивным голосом:“Неужели это Аполлон?”

И во всей этой необъятности дивной гармонии единственным, кто ничего не слышал, был

глухой Сатир. Когда поэт закончил свою песнь, то спросил Сатира:

- Вам понравилась моя песня? Если это так, то я останусь с вами в сельве.

   Сатир устремил свой взглядна двух своих советников. Ему было необходимо, чтобысоветники

приняли решение, которое не мог принять он сам. Этот взгляд спрашивал их мнение.

      - Господин,–сказал Жаворонок, вынуждая говорить себя как можно громче,–оставьтетого, кто

                 так спел нам, ведьего лира прекрасна и могущественна. Он предоставил тебевеличие и необычный свет, который ты видел в своей сельве. Он подарил тебе гармонию.Повелитель, я разбираюсь в таких вещах. Когда приходит розоперстая богиня Эос, наступает рассвет и пробуждается весь мир;я поднимаюсь до самых глубин небесных и проливаю свысот невидимые жемчужины своих трелей. И средь утреннего сияния твоя музыканаполняет воздух.Это– ликование мироздания,поэтому я и говорю, что Орфей спелпрекрасно, он–любимец богов.Его музыка опьянила весь лес. Орлы подлетали и парилинад нашими головами;цветы и кусты нежно и мягко покачивали своими таинственнымикурильницами. Пчелы оставляли свои ульи, чтобы прилететь и слушать. Что касается меня,владыка, будь я на твоем месте, я одарил бы его венцом из виноградных лоз и своим жезлом.

             Существуют две силы: реальная и духовная. То, чего Геркулес добился бы своими кулаками, Орфей достиг бы своим вдохновением. Бог Всемогущий разрушил бы одним ударом кулакасаму священную гору Афон. Орфейже легко укротил бы своим голосом и немейского льва иэримантского кабана. Из всех людей одни рождаются для того, чтобы обрабатывать металлы, а другие–чтобы возделывать на плодородной земле пшеничные поля и собирать колосья.Иные рождаются для того, чтобы сражатьсяв кровопролитных войнах, а иные –чтобыучить, восхвалять и петь. Если я–твой виночерпий и подаю тебе вино, то услаждай свойвкус. Если же я посвящаю тебе гимн, то услаждай свою душу.