Дон Кихот (с иллюстрациями) (перевод Энгельгардта)

И, повернувшись на бок, он снова погрузился в свое обычное молчание.

Тут послышались громкие крики, глубокие стоны и безутешные рыдания. Я повернул голову и через хрустальные стены увидел, что по другой зале проходила вереница прекраснейших девушек в траурных одеждах и белых тюрбанах. В конце процессии с величественным видом выступала какая-то сеньора, также в траурных одеждах. Ее белое головное покрывало спускалось до самого пола, а богатый тюрбан был вдвое больше, чем у остальных девушек. У нее были сросшиеся брови, слегка вздернутый нос, большой рот и яркие губы. В руках она держала тончайшее полотенце, а в нем покоилось засохшее и сморщенное сердце цвета мумии. Монтесинос сказал, что эти девушки прислужницы Дурандарте и сеньоры Белермы, томящиеся здесь вместе со своими господами. А дама, замыкающая шествие, – сама сеньора Белерма. Четыре раза в неделю она со своими прислужницами обходит замок. При этом они поют жалобные песни над телом и истерзанным сердцем Дурандарте. Монтесинос добавил, что если Белерма не выглядит такой прекрасной, как о ней рассказывается в песнях, то виной этому вечное созерцание сердца, которое покоится у нее на руках, постоянно напоминая ей о гибели ее злополучного рыцаря. Не будь этого, сама великая Дульсинея Тобосская, столь прославленная в наших краях, да и во всем мире, едва ли могла бы соперничать с ней красотою и грацией.

«Прошу вас, сеньор Монтесинос, – сказал я, – избегать сравнений, ибо сравнения не всегда бывают приятны. Несравненная Дульсинея Тобосская – единственная в своем роде, точно так же как и сеньора Белерма, – поэтому довольно об этом». На это он мне ответил: «Простите меня, сеньор Дон Кихот. Признаюсь, что я неудачно выразился, сравнив сеньору Дульсинею с сеньорой Белермой. По правде говоря, я догадался, что ваша милость служит этой даме, и мне следовало бы прикусить язык и не сравнивать ее ни с чем, кроме самого неба». Эти извинения великого Монтесиноса успокоили возмущение, которое я почувствовал, услышав, что мою сеньору сравнивают с какой-то другой дамой.

– А все же удивительно, ваша милость, – сказал Санчо, – как это вы не набросились на этого старикашку да не переломали ему костей и не вырвали ему всех волос из бороды.

– Нет, друг Санчо, – ответил Дон Кихот. – Мы обязаны оказывать уважение всем старцам, а тем более рыцарям, да еще околдованным.

Тут заговорил студент:

– Я не понимаю, сеньор Дон Кихот, как вам удалось увидеть под землей такое множество вещей, о стольком переговорить и расспросить. Ведь вы пробыли там очень недолго.

– А сколько времени прошло с тех пор, как я спустился в пещеру? – спросил Дон Кихот.

– Да немногим больше часа, – ответил Санчо.

– Этого не может быть, – возразил Дон Кихот, – ибо, пока я был там, ночь трижды сменяла день.

– Мой господин прав, – подтвердил Санчо. – Ведь он спускался в очарованную пещеру, и то, что нам кажется часом, там внизу равняется трем суткам.

– Так оно и есть, – ответил Дон Кихот.

– А ели вы что-нибудь там, мой сеньор? – спросил студент.

– В рот ничего не брал, – ответил Дон Кихот, – но мне даже и в голову не приходило, что я голоден.

– А очарованные едят? – снова спросил студент.

– Нет, не едят, – ответил Дон Кихот. – Но некоторые ученые полагают, что у них продолжают расти ногти, борода и волосы.

– Ну, а спать им полагается, сеньор? – спросил Санчо.

– Конечно, нет, – ответил Дон Кихот, – по крайней мере за те трое суток, что я пробыл с ними, там никто глаз не сомкнул.

– Вот тут-то кстати припомнить пословицу, – сказал Санчо. – С кем поведешься, от того и наберешься. Ваша милость завела дружбу с очарованными, которые не едят и не спят, – так что ж тут удивительного, если все время, что вы были с ними, вы тоже не ели и не спали? Но простите мою смелость, ваша милость сеньор мой: побей меня бог (чуть было не сказал дьявол), если я хоть капельку верю во все ваши россказни.

– Как не верите? – воскликнул студент. – Да разве Дон Кихот может лгать? Впрочем, если бы ему и захотелось позабавить нас интересной выдумкой, то у него не хватило бы времени сочинить ее.

– Я не думаю, что мой господин лжет, – ответил Санчо.

– Так что же ты думаешь? – спросил Дон Кихот.

– Я думаю, – ответил Санчо, – что этот Мерлин или какой-нибудь другой волшебник вбил вам в голову все те истории, что вы нам рассказали.

– Как ни правдоподобно твое предположение, братец Санчо, но все же ты ошибаешься, – серьезно сказал Дон Кихот. – Вспомни только, что все, о чем я вам рассказывал, я видел собственными глазами и трогал руками. Но что ты скажешь, если я открою тебе, что среди разных чудес и диковин Монтесинос показал мне трех крестьянок, которые прыгали и резвились, как козочки, на прелестнейших лужайках? Я сейчас же узнал в них несравненную Дульсинею Тобосскую и ее спутниц. Я спросил Монтесиноса, знает ли он, кто это такие. Почтенный старец ответил, что не знает. «Должно быть, – прибавил он, – это какие-нибудь знатные сеньоры, которых только недавно околдовал Мерлин. На этих лужайках часто появляются новые сеньоры и дамы, ставшие жертвами злых чар волшебника».

Когда Санчо Панса услышал слова своего господина, он испугался, что лопнет от смеха: ибо он лучше других знал тайну превращения Дульсинеи, – ведь в этом деле он был и волшебником, и единственным свидетелем! Теперь он окончательно убедился, что его хозяин спятил с ума.

– Будь проклят день, когда вы спустились в подземное царство, ваша милость дорогой хозяин, – сказал Санчо. – В недобрый час повстречался вам сеньор Монтесинос, который совсем вскружил вам голову. Сидели бы вы здесь на земле, ваша милость, да изрекали разумные поучения при каждом удобном случае, а не городили бы такого вздора, что хуже и придумать нельзя.

– Тебя, Санчо, следовало бы проучить за твои дерзости, – сказал Дон Кихот, – но я слишком хорошо знаю тебя, чтобы придавать цену твоим словам.

– А я вашим, дорогой сеньор, – возразил Санчо. – Избейте меня до смерти, ваша милость, если хотите. Все равно я стану твердить вам одно и то же, пока вы не образумитесь и не исправитесь. Но, пока мы еще не успели поссориться, скажите мне, ваша милость, как вы узнали сеньору Дульсинею? И что она вам ответила, когда вы заговорили с нею?

– Я узнал ее, – ответил Дон Кихот, – потому, что она была одета совершенно так же, как и в тот день, когда я видел ее на лугу у Тобосо. Я заговорил с ней, но она молча повернулась и убежала так быстро, что и стрела бы ее не догнала. Я хотел кинуться за ней, но Монтесинос сказал мне, что все мои попытки догнать ее будут тщетны. К тому же приближался час, когда мне надлежало покинуть пещеру. Монтесинос прибавил, что, когда наступит предназначенное время, он откроет мне, какие подвиги я должен совершить, чтобы расколдовать Белерму, Дурандарте и других. Много грустного видел я в подземном царстве, но сильнее всего я был огорчен, когда ко мне подошла одна из спутниц обездоленной Дульсинеи и со слезами на глазах тихо сказала: «Госпожа моя Дульсинея Тобосская целует руки вашей милости и просит сообщить ей, как вы поживаете. Она настоятельнейше умоляет вашу милость снизойти к ее великой нужде и дать ей взаймы под залог новой канифасовой юбки, которая у меня в руках, шесть реалов. Она обязуется честным словом возвратить их вам в кратчайший срок». Эта просьба чрезвычайно изумила меня. Обратившись к сеньору Монтесиносу, я спросил: «Возможно ли, сеньор Монтесинос, что очарованные знатные особы терпят нужду?» – «Поверьте мне, ваша милость сеньор Дон Кихот Ламанчский, – ответил он, – нужда встречается повсюду и не щадит даже околдованных. И раз сеньора Дульсинея Тобосская просит дать ей взаймы шесть реалов под верный залог, то почему бы вам не исполнить ее просьбы: очевидно, она находится в весьма стесненном положении». – «Залога мне не нужно, – ответил я, – но и шести реалов я дать не могу, потому что у меня всего-навсего четыре». Я отдал девушке эти деньги и сказал: «Передайте вашей госпоже, моя милая, что ее невзгоды печалят мою душу. Я хотел бы обладать несметными богатствами, чтобы отдать их ей. Скажите ей, что вдали от нее я не могу и не должен чувствовать себя хорошо. Я смиренно прошу прекрасную сеньору оказать мне честь и побеседовать со своим истосковавшимся рыцарем. Передайте ей, что я даю клятву – не вкушать хлеба за скатертью, не спать под кровлей и не отдыхать, пока не расколдую сеньору Дульсинею. Клянусь также объехать весь мир ради ее освобождения». – «Не только это, но и многое другое ваша милость обязана совершить ради своей госпожи», – ответила мне девушка; затем она схватила четыре реала и, вместо того чтобы поклониться мне, вдруг подпрыгнула вверх, да так и взлетела на воздух почти на сажень от земли.