Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Глава XXVII

Мысль священника показалась цирюльнику превосходной, и друзья наши рѣшились тотчасъ же привести ее въ исполненіе. Они спросили у хозяйки юбку и головной уборъ, оставляя въ закладъ новый подрясникъ священника. Цирюльникъ привязалъ себѣ огромную бороду изъ волосъ рыжаго коровьяго хвоста, на который хозяинъ обыкновенно цѣплялъ свой гребень. Хозяйкѣ хотѣлось узнать, на что имъ понадобились эти вещи, и священникъ въ немногихъ словахъ разсказалъ ей о сумашествіи Донъ-Кихота и о томъ, какъ надѣялись они, переодѣвшись, выманить его изъ горъ, въ которыя онъ теперь удалился. Хозяева тотчасъ же догадались, что этотъ полуумный рыцарь былъ никто иной, какъ недавній гость ихъ, господинъ того самаго оруженосца, котораго недавно подбрасывали здѣсь на одѣялѣ, и они, въ свою очередь разсказали священнику и цирюльнику все, что произошло въ этой самой корчмѣ, въ памятную для читателя ночь, не умолчавъ и о томъ, о чемъ счелъ почему то нужнымъ умолчать Санчо. Послѣ этого хозяйка самымъ уморительнымъ образомъ нарядила священника. Она надѣла на него изорванную, суконную юбку, обложенную черной бархатной полосой въ пядь ширины и зеленый бархатный лифъ съ бѣлой атласной вышивкой, сшитый, какъ кажется, вмѣстѣ съ юбкой, еще во времена добраго короля Вамбы. Священникъ не согласился напялить на себя головной уборъ, а надѣлъ свою ночную пикейную шапочку, обвязалъ ее широкой черной тафтяной подвязкой, устроивъ изъ другой такой же подвязки родъ вуаля, который совершенно скрылъ бороду и лицо его. Нахлобучивъ сверху священническую шапку, превосходно замѣнявшую зонтикъ, и накинувъ на плечи свой плащъ, онъ усѣлся, по женски, верхомъ на мула. Тѣмъ временемъ какъ цирюльникъ усаживался верхомъ на другаго мула — украшенный полурыжей, полубѣлой бородой (сдѣланной изъ хвоста рыжесаврасой коровы), доходившей до колѣнъ его. Простившись со всѣми, даже съ доброй Мариторной, обѣщавшей помолиться Богу, да поможетъ Онъ имъ въ ихъ трудномъ христіанскомъ подвигѣ, друзья наши рѣшились пуститься въ путь. Но священникъ не успѣлъ отъѣхать отъ порога корчмы, какъ ему показалось, что духовному лицу неприлично наряжаться по женски, хотя 6ы это и было сдѣлано съ самымъ благимъ намѣреніемъ.

«Куманекъ», сказалъ онъ цирюльнику, «обмѣняемся-ка нарядами; вамъ пристойнѣе нарядиться странствующей дѣвушкой, а мнѣ поручите лучше быть вашимъ оруженосцемъ; роль эта болѣе пристала моему сану, въ случаѣ же вашего отказа я останусь здѣсь, хотя 6ы самъ чортъ собирался унесть Донъ-Кихота». Въ эту самую минуту прибылъ Санчо, и не могъ не расхохотаться, глядя на костюмировку нашихъ друзей. Цирюльникъ согласился исполнить желаніе священника, и послѣдній, переодѣвшись въ оруженосца, принялся наставлять цирюльника, какъ ему вести себя въ новомъ своемъ положеніи, и что говорить Донъ-Кихоту, чтобы выманить его изъ той трущобы, въ которой онъ расположился сумасбродствовать и страдать. Цирюльникъ отвѣчалъ, что онъ и безъ наставленій съумѣетъ выполнить свою роль. Онъ не хотѣлъ пока переодѣваться, и свернулъ свое платье тѣмъ временемъ, какъ священникъ навязывалъ себѣ бороду. Оба они ѣхали въ сопровожденіи Санчо-Пансо, разсказавшаго имъ дорогою, какъ они съ Донъ-Кихотомъ встрѣтили въ горахъ какого-то сумасшедшаго, умолчавъ, однако, при семъ случаѣ, о найденномъ имъ чемоданѣ, и о томъ что нашелъ онъ въ этомъ чемоданѣ, потому что какъ ни казался онъ простъ, но все же, когда дѣло касалось его интереса, онъ былъ человѣкъ себѣ на умѣ.

На другой день путешественники наши достигли того мѣста, гдѣ Санчо обозначилъ дорогу дрокомъ, при помощи котораго можно было бы найти Донъ-Кихота. Вскорѣ онъ открылъ его убѣжище и сказалъ своимъ спутникамъ, что имъ остается только переодѣться, если это къ чему-нибудь послужитъ, священникъ и цирюльникъ увѣрили предъ тѣмъ Санчо, что имъ необходимо перерядиться для спасенія его господина. Вмѣстѣ съ тѣмъ они строго на строго приказали ему не упоминать о нихъ въ разговорѣ съ Донъ-Кихотомъ, и въ случаѣ, если рыцарь, какъ этого слѣдуетъ ожидать, спроситъ у него, передалъ-ли онъ письмо Дульцинеѣ, то Санчо долженъ отвѣтить, что передалъ, но что эта прекрасная дама, къ несчастію не грамотная, могла отвѣчать только на словахъ, приказывая Донъ-Кихоту прибыть тотчасъ же въ ней, по весьма важному дѣлу, угрожая въ противномъ случаѣ разгнѣваться на его. Ко всему этому они добавили, что подобный отвѣтъ и то, что они сами намѣревались еще сказать ему, поможетъ имъ, какъ они надѣялись, возвратить рыцаря къ лучшей жизни, и заставитъ его, ни минуты не медля, отправиться въ путь, чтобы поскорѣе сдѣлаться королемъ или императоромъ; опасаться же, въ настоящую минуту, попытокъ съ его стороны сдѣлаться архіепископомъ было совершенно напрасно.

Все это Санчо, выслушавъ очень внимательно, постарался удержать у себя въ памяти, не преминувъ при этомъ поблагодарить нашихъ переряженныхъ друзей за ихъ обѣщаніе посовѣтовать Донъ-Кихоту не дѣлаться архіепископомъ, а оставаться при прежнемъ намѣреніи попасть въ императоры. Санчо полагалъ, что императоры могутъ щедрѣе награждать своихъ оруженосцевъ, чѣмъ странствующіе епископы. «Не мѣшаетъ мнѣ отправится однако впередъ,» сказалъ онъ, «и сообщить моему господину отвѣтъ его дамы, быть можетъ этого одного довольно будетъ, чтобы вытянуть его на свѣтъ божій безъ вашей помощи.» Всѣ согласились съ мнѣніемъ оруженосца и рѣшились ожидать это съ извѣстіями о Донъ-Кихотѣ. Санчо отправился наконецъ въ горы, оставивъ двухъ своихъ спутниковъ въ узкой лощинѣ, расположенной въ освѣжающей тѣни высокихъ скалъ и нѣсколькихъ деревьевъ, росшихъ на горныхъ покатостяхъ, посреди этой лощины журчалъ, изливаясь, сребристый ручей. Дѣло было въ августѣ, часа въ три пополудни; слѣдовательно въ очень жаркое время и года и дня. Все это дѣлало убѣжище нашихъ друзей очень пріятнымъ, и помогало имъ терпѣливо ожидать возвращенія Санчо. Расположившись мирно отдыхать въ тѣни, они неожиданно были удивлены и очарованы чистымъ, сладкимъ и нѣжнымъ голосомъ, раздавшимся вблизи ихъ. Они ни какъ не ожидали встрѣтить въ пустынѣ такого прекраснаго пѣвца, потому что хотя и говорятъ, будто среди лѣсовъ и полей, въ пастушьихъ шатрахъ, можно вчастую встрѣтить восхитительные голоса, но на дѣлѣ они существуютъ больше въ воображеніи поэтовъ, нежели въ дѣйствительности. Удивленіе друзей нашихъ было тѣмъ сильнѣе, что они услышали романсъ, вовсе не походившій на грубую пѣснь пастуха. Жилецъ пустыни незримо пѣлъ:

Время, мѣсто, уединеніе, музыкальный голосъ невѣдомаго пѣвца, все погружало слушателей въ восторгъ и изумленіе, и какъ бы надѣясь вскорѣ услышать новую пѣснь, оба они не сказали ни слова. Спустя, однако, нѣкоторое время, обманутые въ своихъ ожиданіяхъ, они рѣшились узнать, кто этотъ чудесный пѣвецъ, но едва лишь приподнялись съ мѣста, какъ тотъ же самый голосъ запѣлъ опять: