Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Во второй части исторія еще долго стоитъ на томъ же уровнѣ, какъ и въ первой, но наконецъ, — какъ говоритъ Френцель, — на одномъ роковомъ мѣстѣ комедія переходитъ въ трагедію. Пока Донъ-Кихотъ вводится въ заблужденіе и обманывается собственными глазами, которыми онъ видитъ все, какъ настоящій странствующій рыцарь, мы попадаемся съ нимъ въ тѣже сѣти. Но когда другіе начинаютъ съ нимъ злыя шутки, когда они съ намѣреніемъ наталкиваютъ его на заблужденіе и печальныя ошибки для собственной потѣхи, тогда этотъ блестящій умъ меркнетъ и Донъ-Кихотъ становится для насъ жалкимъ помѣшаннымъ, годнымъ лишь для дома сумасшедшихъ въ Севильи. Чарльзъ Ламбъ сказалъ совершенно справедливо: Гонерилья покраснѣла бы, сдѣлавъ что-нибудь подобное отрекшемуся королю и волчица Регана, не смотря на свой слабый разсудокъ, не могла бы продолжать своихъ шутокъ, а Донъ-Кихотъ вытерпѣлъ все это отъ недостойной королевы. Какое низкое, негодное общество! Герой Авелланеды могъ и долженъ былъ покончить такими заблужденіями, но Сервантесъ никогда не могъ ошибаться подобно ему. Если похвалы шуткамъ Санчо, который здѣсь, какъ и у Авелланеды, выступаетъ на первый планъ, могли заставить его сдѣлать этотъ характеръ средоточіемъ дальнѣйшаго разсказа, то этого достаточно, чтобы въ большей половинѣ второй части уничтожилось состраданіе къ герою. Поэтому мы не можемъ понять, какъ историкъ испанской литературы, Джоржъ Тикноръ, отдаетъ несравненное преимущество сравнительно съ первою, если только мы признаемъ, что онъ придаетъ большее значеніе художественной композиціи, а не идеальному содержанію.

Мы забываемъ о той скукѣ при чтеніи одной части второй половины романа, а не о великомъ созданіи цѣлаго, про которое Фишеръ могъ сказать: безсмертная заслуга Сервантеса состоитъ въ томъ, что онъ въ одномъ произведеніи съ художественною ироніею создалъ комическій и вмѣстѣ съ тѣмъ естественный романъ. Это осмѣяніе рыцарства дѣлаетъ его народнымъ романомъ, потому что народъ возбуждается имъ къ осмѣянію отжившаго идеала аристократіи».

Яснѣе нельзя выразить значеніе этой книги для всей литературы.

Обратимся еще разъ къ личности самого поэта. Сервантесъ въ 1606 г. пріѣхалъ въ Мадридъ, слѣдуя, вѣроятно, за испанскимъ дворомъ; тамъ онъ оставался постоянно и выѣхалъ изъ него однажды, незадолго передъ смертью.

Не смотря на высокія заслуги поэта, онъ жилъ постоянно въ очень стѣснительныхъ условіяхъ, поддерживаемый только милостью двухъ своихъ покровителей, архіепископа Толедскаго и графа Линозскаго. Дворъ не сдѣлалъ ничего для величайшаго ума своего времени. О самомъ поэтѣ не думали вовсе, тогда какъ книгой его не могли начитаться досыта. Разсказываютъ, что Филиппъ III, стоя однажды на балконѣ своего дворца, увидѣлъ на берегу Мансанареса студента, который съ удивленіемъ читалъ какую-то книгу, постоянно прерывая чтеніе неудержимымъ смѣхомъ, и король сказалъ тотчасъ-же: «этотъ человѣкъ или дуракъ или читаетъ Донъ-Кихота». Королевское остроуміи оказалось справедливымъ, но никому изъ придворныхъ не пришло въ голову обратитъ вниманіе короля на бѣдность, въ которой находился авторъ знаменитой книги.

Послѣдніе годы своей жизни Сервантесъ посвятилъ вполнѣ музамъ. Начатые уже въ Севильи двѣнадцать нравственныхъ разсказовъ («Novelas ejemplares», которые также можно считать мастерскими разсказами) появились въ 1613 г. въ Мадридѣ. Всѣ эти новеллы, ивъ которыхъ маленькая Мадридская цыганка особенно дорога для германцевъ, вслѣдствіе «presiosa» Вольфе и Вебера, возникли на свѣжей и богатой почвѣ народныхъ характеровъ и выражаютъ собою всю полноту настоящей испанской живости и отличаются такою прелестью языка, что и до сихъ поръ, остаются недосягаемымъ образцомъ, хотя это самыя раннія изъ испанскихъ новеллъ. Сервантесъ достигъ уже преклонной старости, когда онъ создалъ свое послѣднее сочиненіе «Периллесъ и Сигизмунда», серьезный романъ, который онъ считалъ лучшимъ произведеніемъ своего пера; для насъ онъ имѣетъ только историческій интересъ и появился уже черезъ годъ послѣ его смерти.

Весною 1616 года онъ переѣхалъ въ Эсквивіаръ, гдѣ находилось маленькое имѣніе, оставленное ему женою. Въ началѣ апрѣля онъ возвратился въ Мадридъ смертельно больной. Дорогой встрѣтился ему студентъ медицины и далъ ему совѣтъ, какъ дѣйствовать противъ водяной, которой онъ страдалъ, на что Сервантесъ возразилъ ему: «пульсъ у меня бьется такъ сильно, что къ воскресенью все должно кончиться. И въ самомъ дѣлѣ, такъ и случилось. 16 апрѣля совершено было надъ нимъ соборованіе. На слѣдующій день онъ написалъ, исполненное юмора и проникнутое истиннымъ мужествомъ, посвященіе «Периллеса и Сигизмунды» графу фонъ-Деносу, и четыре дня спустя его не стало. Онъ умеръ въ домѣ, находившемся въ улицѣ Calle de Leon, и домъ этотъ украшенъ по настоящее время медальоннымъ портретомъ Сервантеса. Умеръ онъ въ объятіяхъ своей жены, за десять дней до смерти Шекспира, своего единственнаго соперника. Его схоронили въ монастырѣ ордена св. Троицы. Монастырь этотъ отошелъ впослѣдствіи отъ ордена и когда позднѣе хватились могилы Сервантеса, то ее уже не нашли. Но за то имя его сохранилось въ памяти современниковъ и потомковъ, окруженное такой славой, на которую едва-ли можетъ претендовать какое-либо другое имя въ литературѣ, за исключеніемъ Шекспира. Не знаемъ на основаніи какихъ документовъ, но испанская библіографія утверждала даже въ послѣднее время, что въ промежутокъ съ 1605 по 1857 годъ въ Испаніи выпущено было не менѣе четырехъ-сотъ изданій его сочиненія; переводныхъ изданій его на англійскомъ языкѣ 200, на французскомъ — 168, на итальянскомъ — 96, на португальскомъ — 80, на нѣмецкомъ — 70, на шведскомъ — 13, на польскомъ — 8, на датскомъ — 6, на русскомъ 5 и на латинскомъ — 1. Мы не считаемъ подражаній, передѣлокъ для сцены, въ формѣ драмъ, оперъ и даже балетовъ. Словомъ, обширность этой литературы вполнѣ доказываетъ популярность книги и ея героя.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Въ небольшомъ мѣстечкѣ Ламанча, — имени его я не хочу вспоминать, — жилъ недавно одинъ изъ тѣхъ гидальго, у которыхъ можно найти старинный щитъ, копье на палкѣ, тощую клячу и гончую собаку. Кусокъ отварной баранины, изрѣдка говядины — къ обѣду, винегретъ — вечеромъ, кушанье скорби и сокрушенія — по субботамъ [1], чечевица — по пятницамъ и пара голубей, приготовлявшихся, сверхъ обыкновеннаго, въ воскресенье, поглощали три четверти его годоваго дохода. Остальная четверть расходовалась на платье его, состоявшее изъ тонкаго, суконнаго полукафтанья съ плисовыми панталонами и такими-же туфлями, надѣваемыми въ праздникъ, и камзола изъ лучшей туземной саржи, носимаго имъ въ будни.

При немъ жила экономка, перевалившая за сорокъ, племянница, не достигшая двадцати лѣтъ, и слуга, умѣвшій работать въ подѣ, ходить за лошадью и владѣть винограднымъ ножомъ. Приближаясь къ пятидесятилѣтнему возрасту, худой и сухощавый, герой нашъ отличался крѣпкимъ здоровьемъ, вставалъ до зари и страстно любилъ охоту. На счетъ настоящаго имени его, біографы говорятъ розно: одни называютъ его Кихада, другіе Кизада; между тѣмъ самыя добросовѣстныя изысканія по этому предмету заставляютъ думать, что онъ звался Кихана. Впрочемъ это не касается дѣла, — постараемся только во всемъ остальномъ, относящемся къ нашей исторіи, не удалиться отъ истины.

Нужно сказать, что въ свободное время, занимавшее у нашего гидальго чуть-ли не 365 дней въ году, онъ съ непонятнымъ наслажденіемъ предавался чтенію рыцарскихъ книгъ и собралъ ихъ въ своей библіотекѣ сколько могъ, въ особенности нравились ему сочиненія славнаго Фелиціана Сильвы. Онъ восхищался несравненной ясностью и блескомъ его прозы и несравненными тирадами, въ родѣ слѣдующихъ: сужденія, которыми вы осуждаете мои разсужденія, въ такой мѣрѣ вліяютъ на мои сужденія, что я не безъ разсужденія осуждаю вашу красоту; или высокія небеса, божественно вашу божественность при посредствѣ звѣздъ утверждающія, содѣлываютъ васъ достойными достоинствъ, достойныхъ вашего величія.