Гусман де Альфараче. Часть первая

Все стали по местам, и, согласно обычаю, завязалась битва между первыми двумя шестерками; а когда прошло с четверть часа, в сражение вступили другие всадники, разнимая дерущихся, и начался потешный бой, в котором каждый из двух отрядов то оборонялся, то нападал, двигаясь так стройно и согласно, будто в хорошо заученном танце, меж тем как восхищенные зрители смотрели на них, не отрывая глаз.

Но вдруг мерное это движение нарушил свирепый бык, которого выпустили на закуску. Сменив тростниковые копья на железные, всадники начали приближаться к быку, чтобы окружить его, а тот, не зная, на кого раньше броситься, не двигался с места и только поводил глазами да скреб копытами землю. Пока всадники выжидали, к быку подлетел какой-то оборванец и принялся дразнить его.

Долго трудиться ему не пришлось: бык, позабыв о всадниках, ринулся как бешеный на задиру. Тот повернулся и побежал, бык за ним, и вмиг они очутились против ложи Дарахи, около которой стоял Осмин. Мавр подумал, что бедняга ищет здесь спасения, как в священном убежище, и не оказать ему помощи значило бы нанести ущерб чести дамы и своей собственной; воодушевленный этой мыслью, а также ревностью к соперникам, жаждавшим блеснуть храбростью, Осмин пробился сквозь толпу и вышел навстречу быку, который тотчас перестал гнаться за мальчишкой и кинулся на мавра. Все вокруг, видя, с каким бесстрашием Осмин приближается к разъяренному животному, решили, что он не иначе как рехнулся, и ждали, что страшные рога вот-вот растерзают его на части.

Раздались громкие возгласы: это кричали Осмину, чтобы он поостерегся. А что до его дамы, ее ужас легко вообразить; скажу лишь, что у нее, давно отдавшей свою душу любимому, теперь и тело утратило способность чувствовать. Готовясь к удару, бык опустил голову, но получилось так, будто он добровольно пошел на заклание, ибо поднять голову уже не успел; мавр, уклонившись от его рогов, с быстротой молнии выхватил из-за пояса шпагу и нанес ему такой удар по затылку, что рассек череп и проткнул насквозь пасть и шею. Бык повалился на землю мертвый, а Осмин спокойно вложил шпагу в ножны и пошел прочь с арены.

Но жадная до зрелищ толпа, конные и пешие, сгрудилась вокруг него, желая поближе рассмотреть храбреца. Любопытные обступили Осмина со всех сторон и так прижали, что чуть было не задушили его, не давая сделать ни шагу. А среди тех, кто сидел в ложах и стоял на помостах, снова, как и в первый раз, поднялся гул восхищения и бурного восторга. Празднество на этом закончилось. Все только и говорили что о двух необычайных подвигах этого дня, не зная, какому из них присудить первенство, и восхваляя столь приятную закуску, от которой, как после легкого вина, у всех развязались языки и начались нескончаемые разговоры о славных сих деяниях.

А для Дарахи в этот день, как вы и сами видели, удовольствие было испорчено, радость омрачена, веселье отравлено и забава расстроена. Только обрадуется она, увидев предмет своих желаний, как опасение за его жизнь убивает эту радость. Немало также мучило ее неведение, когда и при каких обстоятельствах сможет она снова увидеть Осмина, насытить сердце и утолить голод очей своих лицезрением милого. Кого горе томит, от того радость бежит; Дараха по-прежнему была грустна, и, сколько ни заговаривали с юной мавританкой, нельзя было узнать, понравилось ли ей празднество. По этой причине, а также потому, что сердца вздыхателей разгорелись еще жарче от несравненной красоты Дарахи, было решено устроить настоящий турнир, в котором каждый мечтал завоевать ее благосклонность или хотя бы еще раз полюбоваться ею; а распорядителем турнира выбрали дона Родриго.

В один из ближайших вечеров герольды с громкой музыкой и факелами оповестили город о предстоящем турнире. Все улицы и площади были словно охвачены пожаром. Затем оповещение вывесили на видном месте, чтобы все могли его прочитать.

В те времена близ ворот, называемых Кордовскими, вдоль городской стены было расположено ристалище (которое мне еще довелось повидать и осмотреть, хотя и сильно обветшавшим), где знатная молодежь собиралась для упражнении и воинских игр. Там готовился к своему первому турниру и дон Алонсо де Суньига, желавший отличиться перед пылко любимой им Дарахой.

Он боялся потерпеть поражение на турнире и прямо говорил об этом при всех, так как, не уступая другим в отваге и силе, вовсе не имел опыта, а ведь только опыт создает мастеров своего дела; одной наукой нельзя избежать ошибок, и дон Алонсо, боясь опозориться, был печален и озабочен.

Осмину же, напротив, было на руку, чтобы число соперников уменьшилось, и так как сам он не мог и не надеялся участвовать в турнире, то был бы рад, если бы на ристалище кто-нибудь посбил спесь с дона Родриго, которого он больше всех опасался. С этой мыслью, а вовсе не потому, что хотел сослужить службу своему господину, Осмин сказал ему: «Ежели дозволишь мне, сеньор, говорить с тобой не таясь, я предложу тебе нечто такое, что, пожалуй, сможет при случае тебе пригодиться и спасти твою честь».

Дону Алонсо и в голову не приходило, что его слуга намерен давать ему советы касательно рыцарских дел, и, полагая, что речь пойдет о делах любовных, он отвечал: «Уже поздно говорить об этом, ибо страсть моя и желание с каждым днем только усиливаются».

«Я понимаю, сеньор, — сказал Осмин, — что тебе непременно надо выйти на поединок в день, когда состоится объявленный турнир. И нисколько не дивлюсь я тому, что человека, намеревающегося оспаривать славу победителя, мучит страх перед возможной неудачей. Твой слуга готов тебе помочь, обучив всем приемам ратного дела, какие ты пожелаешь узнать, и притом в кратчайший срок, так, чтобы мои уроки тебе пригодились на турнире. Пусть тебя не дивит и не смущает молодость твоего наставника, ибо я с детства приучен к подобным делам и разбираюсь в них недурно».

Очень приятно было дону Алонсо слышать такие речи, и, поблагодарив Осмина, он сказал: «Если ты исполнишь свое обещание, премного меня обяжешь». — «Кто обещает то, чего не может исполнить, — отвечал ему Осмин, — тот увиливает, оттягивает срок и ищет отговорок; но у человека в моем положении отговорок быть не может, и, если только он не безумец, ему придется делами превысить свои слова. Прикажи, сеньор, дать оружие нам обоим, и ты вскоре убедишься, что я потратил больше времени на то, чтобы сделать тебе это предложение, чем потребуется на всю науку, которой я надеюсь расплатиться со своими обязательствами, оставаясь по-прежнему верным твоим слугой».

Дон Алонсо распорядился немедленно приготовить все необходимое для поединка, и они отправились в уединенное место, где провели в ратных упражнениях этот день и большинство последующих, до самого дня турнира. Очень скоро дон Алонсо уже так крепко сидел в седле, так уверенно держал копье в опорном крюке и орудовал им с таким изяществом и ловкостью, будто занимался этим долгие годы. Его успехам немало способствовало и то, что он был хорошо сложен и крепок телом.

Искусство Осмина в верховой езде в обычном и рыцарском седлах, его поведение во время уроков, благородная осанка, скромность, сдержанность, учтивое обращение и речь внушили дону Алонсо подозрение, что зовут его наставника не Амбросио и что вовсе он не простолюдин, а, как по всему видно, человек не простой. В каждом поступке Осмина сказывалось достоинство человека знатного и благородного, коего лишь превратности судьбы привели к такому состоянию. Подстрекаемый любопытством, дон Алонсо уединился однажды с Осмином и сказал ему:

«Немного времени служишь ты у меня, Амбросио, а я уже многим тебе обязан. Твоя доблесть и учтивость так явно выдают твое происхождение, что скрывать его доле тебе не удастся. Под покровом твоей убогой одежды, низкого ремесла и простого имени, несомненно, таится другой человек. По всем признакам теперь мне понятно, что ты обманываешь или, вернее, обманывал меня; ведь невозможно себе представить и поверить, чтобы бедный ремесленник, каким ты притворяешься, так превосходно разбирался во всем, а особенно в рыцарских делах, да еще будучи столь юного возраста. Я ясно вижу и уверен, что под этим слоем земли, в этих безобразных раковинах скрыты чистейшее золото и перлы Востока. Тебе ведомо, кто я, а мне неведомо, кто ты, хотя, как я сказал, по следствиям познаются причины и утаить их ты уже не сможешь. Клянусь верой Христовой, которую исповедую, и рыцарским орденом, к которому принадлежу, я буду тебе верным и молчаливым другом, сохраню твою тайну и помогу тебе всем, что только в моей власти, — и имуществом своим, и рукой. Поведай же мне о своих злоключениях, дабы я мог хоть частично отплатить тебе за оказанное мне добро».