Европейская новелла Возрождения

Корсары, став на якорь в Эфесе, принялись выгружать все, что привезли на продажу; вывели на берег и Политанию и наказали посреднику продать ее в рабство тому, кто больше заплатит. Красота девицы восхитила алчного Ления-сводника, хозяина публичного дома, и он купил ее, чтобы она, как все женщины его дома, доставляла ему прибыль. Итак, Политания была продана в рабство Лению, он привел ее в свой дом, но тут она, узнав, для какой цели и надобности ее купили, кинулась ему в ноги и, обливаясь горючими слезами, стала умолять, чтобы он, ради господа бога, сжалился над нею, — ведь она девица и дала обет целомудрия, как же он хочет поместить ее в столь презренном и непотребном доме, пусть спросит справедливого совета у своей совести и пусть сочтет, сколько она, его рабыня, могла бы выручить за день сим грязным ремеслом, и она обязуется эти деньги заработать другими, добродетельными, способами, ежели он купит ей гитару и бубен и прикажет сшить ей пеструю кофту и шаровары, какие носят бродячие певцы. Слезы ее смягчили Ления, он велел сшить ей кофту и шаровары и купил инструменты, которые она просила. Голос у Политании был приятный, играла она с величайшим искусством, и вскоре весь город был ею пленен и очарован, рыцари и знатные горожане прозвали ее Бродяжкой; деньги, назначенные Лением, она приносила исправно.

Меж тем прошло уже четырнадцать или пятнадцать лет с тех пор, как король Аполлоний воцарился в Антиохии и освободил свое княжество Тир от власти Талиарха; в Тире, покарав мятежников, оставил он вице-королем своего камергера, — как мы уже говорили, этот сан был пожалован банщику [318], — сам же, снарядив суда и галеры, пустился в обратный путь к Антиохии, причалил к ее берегам, был там встречен с почетом и назначил вице-королем рыбака, пообещав прислать к нему его жену, оставшуюся в Тарсе кормилицу Политании.

Затем Аполлоний покинул Антиохию и прибыл со своим флотом в Тарс, где сенаторы устроили ему истинно королевскую встречу; прежде чем он успел осведомиться о своей дочери, явились к нему вечером самые именитые сенаторы в траурных одеждах, и Теофил, чуть не плача, поведал о кончине кормилицы и о злополучной гибели его дочери Политании и своего сына Серафима. Весть эта повергла короля Аполлония в скорбь чрезвычайную, на короне своей он поклялся до конца дней не брить бороды и не стричь волос и ногтей, не носить золота и шелка и не слушать ничего увеселительного. Сенаторов же попросил, дабы сердце его успокоилось, показать ему склеп дочери. Когда его туда привели, он, обняв статую дочери своей Политании, изваянную из мрамора и стоявшую рядом с его статуей, принялся оплакивать ее с такими горестными возгласами, что слушать их — сердце разрывалось. Сколько его ни утешали, заперся он в темном покое, приказав сшить себе и слугам своим траурные одежды и весь свой корабль обить черной тканью, а немного дней спустя отплыл в Пентаполитанию. Долго ли, коротко ли плыли, как поднялся супротивный ветер, который вынудил весь флот пристать к эфесскому берегу. Дело было ночью, и с моря было видно, что на городских стенах ярко горят праздничные огни, и слышался звон колоколов и веселая музыка; когда спросили у оказавшегося на берегу тамошнего моряка, что за причина столь великого веселья, тот ответил, что такое празднество справляют каждый год в честь дня рождения их князя Палимеда. Услыхав об этом, король Аполлоний тотчас удалился в самый темный уголок на корабле, дав разрешение всем своим капитанам и матросам сойти в добрый час на берег и повеселиться, только слугам своим велел остаться при нем и строго-настрого, под страхом смерти, наказал не сметь к нему заходить, пока сам не позовет.

Тем временем моряк с берега, испугавшись при виде столь огромного флота, побежал известить князя Палимеда, и тот, вообразив, что нагрянули враги и разорители, поднял тревогу, приказал всем своим воинам приготовиться к бою и выслал лазутчиков: лазутчики вскоре ему донесли, что прибыл не кто другой, как король Аполлоний, вынужденный супротивным ветром причалить к их берегу со всем своим флотом, и что опасаться нечего. Поутру капитаны короля Аполлония сошли на берег, князь Палимед вышел их встречать со всевозможными почестями и попросил быть в этот день его гостями. Любезное приглашение капитаны приняли с надлежащей учтивостью, и вечером все собрались у князя Палимеда на роскошный пир. Прослышав о пире, поспешила туда и Бродяжка; игрой своей и пеньем она восхитила всех и заработала в тот вечер больше двухсот дукатов — столько надавали ей все эти капитаны. Когда убрали скатерти, князь Палимед спросил у гостей, какова причина скорби их короля Аполлония; капитаны подробно все рассказали и стали просить, чтобы князь самолично изволил взойти на корабль, — быть может, ему удастся немного рассеять скорбь короля. Палимед изъявил согласие, но, перед тем как пойти, велел в одну ночь изготовить Бродяжке богатое платье из шелка с золотым шитьем такого покроя, как у бродячих певцов, да припасти всяческих яств для роскошного ужина. В сопровождении капитанов и знатнейших особ города князь явился на берег, все взошли на корабли и галеры, чтобы осмотреть их, а князь Палимед с тремя ближними дворянами поднялся на корабль короля Аполлония. Навстречу ему выбежали слуги и спросили, кто он и чего желает.

— Знайте, друзья, — отвечал Палимед, — что я князь Палимед, повелитель города Эфеса, а желаю я, чтобы вы пошли к королю вашему Аполлонию и доложили, что я прибыл сюда поцеловать его руку.

— Его руку, государь? — спросил у него один из слуг. — Да это будет стоить нам головы.

— Почему? — спросил Палимед.

— Потому, государь, что он предупредил нас: первый, мол, кто войдет к нему без зова, будет казнен.

— Тогда пусть казнят меня, — сказал князь Палимед и отодвинул занавес на дверях.

Но король Аполлоний уже услыхал, что кто-то идет, и спросил:

— Кому это жизнь надоела? Кто смеет нарушать мое уединение без моего зова?

— Тот, кто целует твои королевские руки, — отвечал князь Палимед, — и молит всемогущего бога, да утешит он тебя. Я — князь Эфеса.

Тут король Аполлоний поднялся с кресел и с величайшей учтивостью усадил гостя с собою рядом. Побеседовали они о том, о сем, и наконец князь стал настоятельно просить короля сойти на берег и откушать у него во дворце, — ужин, мол, готов и столы накрыты. Король Аполлоний начал было отказываться, ссылаясь на то, что поклялся своей короной не ступать на сушу, пока не приедет в Пентаполитанию.

— Ежели так, — возразил князь, — ваше величество может оказать мне эту милость, не нарушая клятвы, — я попотчую вас ужином здесь, на корабле, и от этого вашему величеству уж никак нельзя отказаться.

Перед таким сердечным радушием не мог король устоять и согласился. Князь, простившись с ним, поспешил на берег и распорядился доставить ужин со всею посудой на корабль да предупредить Бродяжку, чтобы к концу ужина она вошла с пеньем какой-либо утешительной песенки, подходящей для короля в его скорби, и чтобы сказали ей — коль сумеет она развеселить гостя, он, князь, обещает освободить ее из рабства. Все было приготовлено, и с наступлением вечера король Аполлоний и князь Палимед уселись за стол; яства им подносили княжеские слуги и эфесские дворяне столь чинно и торжественно, что король хоть и не повеселел, но был изумлен и тронут. Когда подавали последнюю перемену, вошла Бродяжка со своим серебряным бубном и под звон бубна спела песню, предназначенную для короля Аполлония.

ПЕСНЯ