Европейская новелла Возрождения

Задумался аббат и, возвращаясь в монастырь в глубокой тоске, тяжело дышал, как запаренная лошадь; в конце пути встретил он своего мельника, который, видя его огорчение, сказал ему:

— Что с вами, господин мой, что вы так запыхались? И отвечал аббат:

— Есть с чего, ведь синьор, того и гляди, меня прикончит, если я не разъясню ему четыре вещи, которые не по плечу ни Соломону, пи Аристотелю.

Мельник спросил:

— А что это за вещи?

Аббат ему все сказал. Тогда мельник, подумав, говорит аббату:

— Если хотите, я выведу вас из этого затруднения. И говорит ему аббат:

— Дай-то бог.

На что ему мельник:

— Думаю, что и бог даст, и святые дадут. Аббат, уже не находивший себе места, сказал:

— Если ты это сделаешь, бери у меня все, что захочешь, ибо нет такой вещи, в которой я бы тебе отказал, если ты об этом попросишь и если это будет в моих силах.

И сказал мельник:

— Предоставляю это на ваше усмотрение.

— Каким же путем ты будешь действовать? — спросил аббат. Тогда мельник ему ответил:

— Я хочу надеть вашу рясу и ваш капюшон, сбрею себе бороду и завтра утром спозаранку предстану перед синьором, сказавшись аббатом, и все четыре вопроса разрешу так, что надеюсь его ублажить.

Аббату уже не терпелось подменить себя мельником, и так и было сделано.

Обратившись в аббата, мельник рано утром пустился в путь и, дойдя до ворот, за которыми обитал синьор, постучался и сказал, что такой-то аббат хочет ответить синьору на некоторые вопросы, которые тот ему задал. Синьор, желая услышать то, что аббат должен был ему сказать, и удивляясь, что тот так скоро вернулся, призвал его к себе. Когда аббат предстал перед ним в предрассветном сумраке, раскланиваясь и то и дело закрывая рукой лицо, чтобы не быть узнанным, и синьор спросил его, принес ли он ответ на то, о чем он его спрашивал, тот ответил:

— Да, синьор, принес. Вы меня спрашивали, сколько отсюда до неба. В точности все рассмотрев, я установил, что отсюда до верху тридцать шесть миллионов восемьсот пятьдесят четыре тысячи семьдесят две мили с половиной и двадцать два шага.

Сказал ему синьор:

— Ты это установил с большой точностью, а как ты это докажешь?

Тот ответил:

— Прикажите измерить, и если это не так, повесьте меня. Во-вторых, вы меня спросили, сколько в море воды. Это мне было очень трудно установить, так как море — вещь текучая и все время наполняется, но все-таки я установил, что море вмещает двадцать пять тысяч девятьсот восемьдесят два миллиона бочек, семь ведер, двенадцать кружек и два стакана.

И спросил его синьор:

— Откуда ты это знаешь? Тот отвечал:

— Прикинул, как сумел. Если не верите, достаньте бочки и измерьте. Если окажется не так, четвертуйте меня. В-третьих, вы спросили, что делается в аду. В аду режут, четвертуют, сдирают кожу и вешают совершенно так же, как это делаете здесь вы.

— И какие ты этому можешь привести доказательства? Мельник отвечал:

— Я в свое время говорил с человеком, который там побывал, а Данте, флорентиец, от него именно узнал то, что написал об аде. Но человек этот умер. Если не верите, пошлите за ним… В-четвертых, вы спрашивали меня, сколько стоит ваша особа. Я говорю, что она стоит двадцать девять сребреников.

Когда мессер Бернабо это услышал, он в ярости набросился на мельника, говоря:

— Да чтоб ты сдох! Выходит, я такое ничтожество, что не стою и печного горшка?

Тот ответил, причем не без великого трепета:

— Синьор мой, выслушайте мое рассуждение. Вы ведь знаете, что господь наш Иисус Христос был продан за тридцать сребреников, я и рассудил, что вы стоите на один сребреник меньше, чем он.

Услыхав это, синьор легко догадался, что это не аббат, и, пристально в него вглядываясь и понимая, что это человек куда более ученый, чем аббат, сказал ему:

— А ты не аббат!

Пусть каждый сам себе представит страх, обуявший мельника. Бросившись на колени и сложив руки, он стал молить о пощаде, рассказывая синьору, что он был мельником у аббата, как и почему он предстал перед его светлостью переодетым, и с какой целью он надел на себя это облачение, и что он сделал это, скорее чтобы ему угодить, чем от злого умысла.

Мессер Бернабо, выслушав его, сказал:

— Так и быть, раз он уже сделал тебя аббатом, а ты куда лучше его, клянусь богом, я готов это подтвердить и хочу, чтоб ты и впредь был аббатом, а он мельником и чтобы ты получал весь доход с монастыря, а он — с мельницы.

И так в течение всей своей жизни мессер Бернабо следил за тем, чтобы аббат оставался мельником, а мельник — аббатом.

Уж очень это страшное дело и уж очень велика опасность доверяться синьорам, как это делал мельник, и храбриться так, как храбрился он. Ведь с синьорами бывает, как с морем: человек пускается в плаванье с величайшей для себя опасностью, но в великих опасностях получает и великую выгоду. Большая удача, когда море спокойно, — точно так же, когда спокоен синьор. Но доверяться тому и другому — страшное дело: того и гляди, разыграется буря.

Иные в свое время утверждали, что такой же или подобный случай приключился с папой, который предложил одному из провинившихся аббатов разъяснить ему упомянутые четыре вещи и сверх того еще одну, а именно: какова самая большая удача в его жизни. На что аббат, понимая, сколь многое зависит от ответа, вернулся в свой монастырь и, собрав монахов и послушников, — всех, вплоть до повара и садовника, — поведал им, на что ему предстояло ответить папе, и попросил у них совета и помощи. Они же, не зная, что сказать, стояли как дураки. Тогда садовник, видя, что все они онемели, сказал:

— Господин аббат, раз все они ничего не могут сказать, а я хочу помочь вам и словом и делом, то я полагаю, что выведу вас из этого затруднения; но дайте мне вашу одежду с тем, чтобы я пошел под видом аббата и в сопровождении кого-нибудь из этих монахов.

Так и было сделано. Представ перед папой, он сказал, что расстояние до неба равно тридцати звукам голоса. О воде в море он сказал:

— Прикажите заткнуть устья рек, через которые вливается вода, а потом измерьте.

О том, сколько стоит особа папы, он сказал:

— Двадцать восемь сребреников: на два сребреника меньше того, что стоит Христос, — ведь вы его наместник.

О величайшей своей удаче в жизни он сказал:

— Что я из садовника стал аббатом. И таковым папа его утвердил.

И как бы то ни было, случилось ли это с тем и с другим или только с одним, но аббатом сделался тот, кто был либо мельником, либо садовником. [12]

Новелла LXVI

Коппо ди Боргезе Доменики [13] из Флоренции, прочитав одну историю из Тита Ливия, приходит в такую ярость, что, когда к нему являются мастера за деньгами, он их не слушает, не понимает и выгоняет вон

Был некогда во Флоренции гражданин, ученый и весьма уважаемый, по имени Коппо ди Боргезе Доменики. А жил он как раз напротив того места, где стоят сейчас Львы, и производил строительные работы в своих домах. Как-то в субботу под вечер он, читая Тита Ливия, наткнулся на историю о том, как римские женщины вскоре после того, как был издан закон, запрещавший им носить украшения, сбежались на Капитолий, требуя отмены этого закона. Коппо, человек хотя и ученый, но раздражительный и отчасти взбалмошный, пришел в ярость, словно все это происходило у него на глазах. Он книгой и кулаком стучит по столу, всплескивает по временам руками и говорит:

— Горе вам, римляне, неужели вы это потерпите, вы, которые не потерпели над собой власти ни царей, ни императоров?

И разбушевался так, как если бы служанка стала выгонять его из собственного дома. Означенный Коппо все еще бесновался, как вдруг появляются мастера и рабочие, возвращавшиеся с работы. Поклонившись Коппо, они попросили у него денег, хотя и видели, что он чем-то очень разгневан. Но Коппо, как аспид, на них напустившись, говорил: