Китайский эрос (сборник)

Подобное бывало и при дворе, где новые фаворитки правителей нередко выдавались на пытку ранее отвергнутым женам и наложницам. Обычно побои направлялись на половые органы, несчастных жертв забивали до полусмерти, засыпали им во влагалище раздражающие вещества (например, песок) или, что еще более жестоко, вводили туда раскаленные докрасна металлические прутья и тому подобные предметы. Нередко у жертв отрезали груди и соски, девушек заставляли совокупляться с козлами, баранами и даже ослами — это представление устраивалось перед глумящейся толпой, причем наиболее шумно вели себя подруги жертвы.

Хотя надругательства самого худшего плана совершались при дворах правителей, членов правящего дома или деспотичных губернаторов, не обходили сцены насилия и жилища более скромных семейств. Тут, конечно, дело не доводили до крайностей кровавых пыток и убийств, но приводимая ниже сцена из «Цзя чан е ши» («Рассказы о необычайных семьях»), романа времен династии Мин, дает картину неожиданной вспышки насилия в доме. Жена Ди-жэня, Ароматный Цветок, ревнует его к любимой наложнице, но не может направить свою ярость на эту находящуюся под защитой мужа женщину, и набрасывается поэтому на свою служанку, Чистый Хрусталь. Служанка имела несчастье пролить масло на новые туфельки хозяйки:

— Ах ты, неуклюжая ослица! — завизжал а Ароматный Цветок, — посмотри, что ты сделала с моими лучшими туфлями!

Чистый Хрусталь наклонилась, чтобы посмотреть, и получила удар по щеке одной из туфель; потекла кровь. От потрясения и боли она отступила на шаг, но хозяйка подскочила к ней.

— А, ты от меня убегаешь! Я тебе неприятна, я тебе угрожаю! — кричала она. — Весенний Цветок! Весенний Цветок! — Старшая из двух служанок вышла из внешнего дворика. — Эта безмозглая рабыня оскорбила меня — принеси кожаный кнут!

Прекрасно понимая, что ярость хозяйки может столь же непредсказуемо обратиться и против нее, Весенний Цветок повиновалась. Когда она возвратилась с кнутом, ей было приказано раздеть плачущую Чистый Хрусталь.

— Держи ее за руки, если вырвется, займешь ее место! — кричала в ярости Ароматный Цветок.

Чистый Хрусталь была, казалось, слишком напугана, чтобы сопротивляться стремлению Весеннего Цветка раздеть ее побыстрее, но когда ее затащили на высокую тахту и кнут в руках госпожи опустился, причиняя острую боль, на ее обнаженную спину, она завизжала, как свинья, которую режут. После четвертого или пятого удара кнутом Ароматный Цветок сделала перерыв и сказала:

— Мне приходится больнее, чем тебе!

Это прозвучало так зловеще, что девушка закричала громче, чем обычно.

— Может быть, хватит? — отважилась спросить Весенний Цветок.

Кнут снова обрушился на спину Чистого Хрусталя, и в комнате поднялся крик, как на скотобойне. Этот крик разбудил в соседней комнате дедушку Вэя, и, когда он сел на ложе, Волшебный Коралл крикнула ему с соседней кровати: — Иди и уйми свою дочь, пока она не разбудила малыша.

Дедушка Вэй немедленно приказал своей жене встать с теплого кана и пойти прекратить шум. Когда старуха вошла в соседнюю комнату, Ароматный Цветок уже успела нанести тридцать или сорок ударов кнутом.

— Твоя старшая сестра боится, что ты разбудишь малыша! — сказала матушка Вэй. — Я не против, чтобы ты побила кнутом эту ослицу, но ты могла бы подумать и о ребенке.

Это требование еще больше взбесило Ароматный Цветок. Она толкнула свою престарелую мать так, что та рухнула в стоявшее поблизости «мандаринское кресло» /11/, и нависла над ней.

— Уж не будешь ли ты указывать, как мне обращаться с моими собственными рабынями! Я не потерплю, чтобы кто-то являлся ко мне в комнату и вмешивался в мои дела!

— Я зашла лишь за чашкой холодного риса, — робко произнесла старая женщина, — но что-то мне его уже не хочется.

Когда матушка Вэй вышла, Ароматный Цветок бросилась к рыдающей на тахте девушке, перевернула ее на спину и расцарапала ей лицо. Ногти были такими острыми, что оставили на обеих щеках длинные глубокие раны, однако девушка ухитрилась скатиться за тахту, откуда виднелись лишь подошвы ее босых ног. Этого, однако, было достаточно для Ароматного Цветка. Она выхватила из очага бамбуковую трубку для раздувания огня и стала бить ею по виднеющимся ступням. Когда она довела до изнеможения скорее себя, нежели свою жертву, то бросилась на кровать, отослала служанку в ее комнату и стала лежа ждать возвращения Ди-жэня. Она чувствовала, что обливается потом, но не пот тревожил ее, а та часть души, которой она ждала возвращения своего заблудшего мужа.

Старая китайская пословица: «Яд черного скорпиона или зеленой змеи не так опасен, как яд, находящийся в сердце женщины».

Поскольку мужчина безоговорочно считался господином и поскольку нормальные запросы его жен и наложниц создавали немалый спрос на его энергию и склонность к сексуальным новшествам, расстройства, приводившие его к садизму, были минимальны. Проявления садизма имели место, скорее, при склонности мужчины к новизне, чем были выражением необузданной жестокости. В «Цзинь, Пин, Мэй» есть описание одного из этих, скорее, рассудочных случаев проявления спокойного садизма.

Вследствие столь многих дней непрерывных занятий любовью ноги Симэнь Цина ослабли настолько, что он понял — ему нужно либо отдохнуть, либо принять «зелье долголетия и сладострастия». Он выбрал последнее, но тут припомнил, что к травам следует добавить женского молока. Госпожа Как-Вы-Желаете находилась в своей комнате; волосы ее были украшены цветами, и выглядела она очень привлекательно. Он тут же спросил, не может ли она нацедить немного молока, чтобы развести лекарство. Она с готовностью согласилась, и пока жидкость стекала в порошок, крикнула служанке принести чай и чего повкуснее.

Когда девушка ушла и выпитый чай смыл остатки лекарства, Симэнь Цин закрыл дверь и улегся на тахту. Затем он расстегнул белые шелковые штаны и извлек свой «яшмовый корень», закрепленный в серебряном воротничке. Он захотел, чтобы госпожа Как-Вы-Желаете возбудила его ртом, на что она согласилась, и пока занималась этим, он стал отведывать от разных блюд.

— Ты, конечно, хорошо работаешь ртом, — сказал он, — я куплю тебе самую лучшую вышитую кофту, какую смогу найти. Ты оденешь ее на праздник 12-го дня первой луны /12/. — Несколько мгновений понаблюдав, как она действует ртом, он добавил:

— Ты позволишь мне зажечь на твоем теле «фимиам страсти»?

— Как тебе хочется, — ответила женщина. — Я на все готова. Он сел, велел ей запереть дверь и из кармана на рукаве достал три маленькие пирамидки «фимиама страсти». Затем он снял с нее юбку и нижнее белье, освободил ее грудь и положил обнаженную женщину на тахту. Один кусочек фимиама он положил чуть выше пупка, еще один — между грудями, третий среди глянцевитых волос «шелкового веера» /13/. Затем он поджег фимиам кончиком горящей ароматической палочки.

Вида трех крохотных спиралей дыма и действия снадобья, принятого раньше, оказалось достаточно, чтобы его «мужское острие» напряглось; радость оттого, что он не настолько изможден, чтобы на день-другой отказаться от удовольствия, заставила его немедленно погрузиться во «внутренние покои». После нескольких минут интенсивной работы он потянулся за ручным зеркалом и положил его ниже поля битвы, чтобы лучше видеть ход сражения. К этому времени пирамидки фимиама наполовину выгорели, и женщина начала чувствовать жар.

— Прекрати, пожалуйста, жжет! — вскрикнула она, прикусив от боли губу.

— С кем ты обычно блудишь? — потребовал ответа Симэнь Цин.

— Обычно с Сюн Ваном, но на сегодня можешь назвать меня своей, — выдавила она.

— Так ты шлюха Сюн Вана! — закричал он, будучи снова занят в «нефритовой беседке». — А мне ты предлагаешь только свое тело!

— Но я хочу стать полностью твоей… Ну, пожалуйста, жжется ведь!

— Ты находишь, что я лучше Сюн Вана?

— У тебя величайшее орудие в мире!

Не без удовольствия поддерживая этот неприличный обмен репликами, Симэнь Цин продолжал нырять в «золотую долину» и изучать вид, открывающийся в зеркале внизу. Раздвинутые розовые губы влагалища выглядели, как открытый рот тропической птицы, а черные волосы по обе стороны от них были мокрыми и лоснящимися, как будто перья птицы намокли. Вдохновленный этим вновь открывшимся видом, Симэнь Цин поднял ее ноги выше обычного, в то время как она продолжала иступлено вскрикивать от удовольствия и жгучей боли от горящего фимиама. Ее удовольствие и боль достигли пика, когда его «облако» прорвало. Падая на нее сверху, он не забыл смахнуть последние тлеющие угольки.