Хосров и Ширин

Краса весь разум наш вмиг обратит в останки.

Мани своим вином отравят китаянки.

Ворвался в Хузистан в неистовстве ходжа,

Лобзаний табарзад похитил он, дрожа.

Таких рассветных вин, как эти, — не бывало.

Таких блаженных зорь на свете — не бывало!

И начал он сбирать охапки сладких роз.

И сам он розой стал в часы веселых гроз,

И молвил он любви, что миг пришел, что надо

Уже вкушать плоды раскрывшегося сада.

То яблок, то гранат он брал себе к вину,

То говорил, смеясь: «К жасмину я прильну».

И вот уже слились два розовых их стана.

И две души слились, как розы Гюлистана.

Сок розы в чашу пал, о радости моля

И сахар таять мог в плену у миндаля.

Так сутки протекали, и вот вторые сутки.

Нарцисс с фиалкой спят, и сладок сон их чуткий.

Так два павлина спят в тиши ночных долин…

Поистине красив склонившийся павлин!

Они, покинув сон, прогнав ночные тени,

Послали небесам немало восхвалений.

И, тело жаркое очистивши водой,

Молитвы должные свершили чередой.

Все близкие к тому, кто был на царском троне,

Окраской свадебной окрасили ладони:

В хне руки Сементурк, в хне руки Хумаюн,

В хне руки Хумейлы, и лик их счастья — юн.

Однажды царь сидел в своем покое, взглядом

Окидывая дев, с ним восседавших рядом.

Им драгоценности он роздал. Запылал

В их ожерелиях за лалом рдяный лал.

Он отдал Хумаюн Шапуру, — сладким садом

Его он наградил, сладчайшим табарзадом.

Затем дал Хумейлу царь Некисе, а вслед

Красотку Сементурк в дар получил Барбед.

Ну а Хотан-Хотун премудрую и видом

Прелестную Хосров связал с Бузург-Умидом.

С почетом отдал царь Шапуру всю страну,

В которой некогда цвела Михин-Бану.

Когда вступил Шапур в предел своих владений,

В них множество воздвиг прославленных строений.

Та крепость в Дизакне, чья слава немала,

Шапуром, говорят, построена была.

И одаряет вновь всей радостью Хосрова

Благожелательство небесного покрова.

Свершенья, молодость и царство — лучших уз

Вовек не видел мир, чем их тройной союз.

И дня без лютни нет, и ночи нет без кубка…

Все в мирных днях забыть — нет правильней поступка.

Лишь радости вкушай, их так приятен вкус,-

И огорчений злых забудешь ты укус.

Он пил, дарил миры, он радовал народы.

И в наслаждениях текли за годом годы.

Когда ж прошли года и духом он прозрел,

То устыдился он всех дерзновенных дел.

И белый волос стал у щек нежданным стражем.

«О молодость, прощай!» — его увидев, скажем.

Быть в мире иль не быть? Граница — волосок,

И волосок — седой. И час твой — недалек.

Для взора смертного все чернотой одето —

Лишь только до зари, до вспыхнувшего света.

Мы греемся в саду, пока снежинок рой

Не ляжет на листву сребристой камфорой.

Постигни молодость! Она — пыланье страсти.

Весь мир, вкушая страсть, в ее всесильной власти.

Но седовласый рок возьмет права, и он

Твою изгонит страсть. Таков его закон.

«Как быть? — у старика спросил красавчик с жаром.

Ведь милая сбежит, когда я буду старым».

И отвечал старик, уже вкушавший тишь:

«Друг, в старости ты сам от милой убежишь».

Коль ртуть на голове — она бежит от мира,

Бежит от серебра напрасного кумира.

От мрака локонов печаль умчится вдаль.

Черноволосых взор — пугает он печаль.

Войска тоски бегут перед тобой, нубиец.

Ведь только радуясь, живет любой нубиец.

Окраска черная глазам на пользу: рьян

И радостен, юнец стремится в Индостан.

Все понял царь и внял он белому жасмину.

Он в юных днях — как я — постиг свою кончину.

Хотя Хосров сдержал любой бы свой обет,

Но мир обманывал, и царь страшился бед.

То на златой доске он в нард играл, то бегом

Шебдиза тешился, былым отдавшись негам.

То он Барбеда звал, то слушал водомет,

То обнимал Ширин, как бы вкушая мед.

Ширин и царский трон, Барбед и бег Шебдиза —

Излюбленный предел всех радостей Парвиза.

И вспомнил он, — смутясь, все предвещавший сон,

И сад его души был мраком полонен.

Все то, что создали, он знал, земля и воды,

Хоть так прекрасно все, сотрут, разрушат годы,

До полнолуния растут лучи луны,

Потом — уменьшатся, потом — уж не видны.

Я дереву в саду, в саду плодовом внемлю:

«Созревшие плоды повергну я на землю».