Певец и подвижник божественноликий,
Был Кашьяпа мудрый всех тварей владыкой.
Святому дана была свыше награда:
Лекарство он знал от змеиного яда.
С красавицей Кадру, с прелестной Винатой
Делился он счастьем, на сестрах женатый, —
На двух тонкостанных, на двух богоравных,
На двух дивнобедрых, на двух благонравных.
Он жаждал потомства, сгорал он от жажды,
И жертву решил принести он однажды.
Потребовал он от всесильных подмоги, —
Пришли мудрецы, полубоги и боги.
Он Индре сказал, повелителю молний:
«Дрова принеси мне, приказ мой исполни».
Подобно горе возвышались поленья,
Но Индра, неся их, не знал утомленья.
Тогда мудрецы, ростом с маленький палец, [164]
Свирепому богу навстречу попались.
Духовные подвиги их истощили,
С трудом стебелек они вместе тащили.
Преграду поставил им жребий суровый:
Вошли они в след от копыта коровы,
И в ямке, наполненной мутной водою,
Боролись подвижники с грозной бедою.
Ревущий громами, гоняющий тучи,
Над ними тогда посмеялся могучий.
Они показались ничтожными богу,
Над ними занес он огромную ногу.
Но в пламени гнева, но в муках печали
Отшельники мудрые слово сказали.
Они совершили огню возлиянье,
Они возгласили свое заклинанье:
«Во имя того, что тверды мы в законах,
Суровы в обетах своих непреклонных,
Пусть явится Индра второй во вселенной,
Стократно сильнее, чем Индра надменный.
Отважный, стремительной мысли подобный,
Менять свою силу и облик способный,
Пусть первого доблестью он превосходит
И ужас на властного Индру наводит».
Ушел Громовержец от слабых и малых
В тоске, ибо гнев справедливый познал их.
Он Кашьяпу, в страхе, отвлек от занятья:
«Избавиться мне помоги от заклятья».
О том, что случилось, всех тварей властитель
Спросил у премудрых, войдя в их обитель.
Они отвечали: «Как скажешь, так будет.
Согласны мы с тем, что подвижник присудит».
И Кашьяпа так успокоил безгрешных,
Им счастья желая в деяньях успешных:
«Сей Индра, исполненный молний блистанья, —
Он Бра́хмою создан, творцом мирозданья.
Не делайте ложным создателя слово,
Не делайте, мудрые, Индру второго!
Но пусть ваша дума не будет напрасной,
Согласен и я с этой думой прекрасной.
Пусть Индра второй средь пернатых родится —
Отважная, сильная, славная птица.
Даруйте же Индре, о мудрые, милость,
Душа его с просьбою к вам устремилась».
Сказали отшельники: «Действуй умело.
Замыслили мы наше доброе дело,
Чтоб Индра явился, но Индра пернатый,
Чтоб цели достиг ты, потомством богатый».
Вината, жена мудреца, в это время
Под сердцем почуяла милое бремя.
Подвижник сказал дивнобедрой богине:
«Двум детям ты матерью станешь отныне.
Родишь ты мне двух сыновей наилучших,
Воителей смелых, счастливых, могучих.
Один из них, птиц повелитель крылатый,
Прославится в мире, как Индра пернатый,
Отважный, стремительной мысли подобный,
Менять свою силу и облик способный».
И молвил он Индре: «Не бойся заклятья.
Мои сыновья тебе будут как братья.
Ты, Индра, на свет сотворен миродержцем,
Навеки останешься ты Громовержцем.
Но впредь никогда не чини ты обиду
Премудрым подвижникам, крохотным с виду.
Почтенны и слабые телом творенья,
Никто твоего не достоин презренья».
Ушел Громовержец на небо с рассветом…
Главу «Махабха́раты» кончим на этом.
Два круглых яйца от Винаты-богини
В сосуды с водой положили рабыни.
Смотрел и на Кадру подвижник любовно:
Яиц принесла она тысячу ровно.
Их тоже на пять положили столетий
В сосуды с водой, чтобы вызрели дети.
Пять полных столетий прошли над вселенной,
И змеи родились у Кадру блаженной.
Их тысяча было — и смирных, и злобных,
И молниевидных, и тучеподобных,
Прекрасных, блиставших жемчужным нарядом,
Ужасных, грозивших губительным ядом,
Прелестных, с покрытыми чернью серьгами,
Уродливых, скользких, с пятью головами,
Коротких и длинных, спокойных и шумных,
И полных премудрости, и скудоумных,
Но грозных и слабых друг с другом сближало
С губительным ядом смертельное жало!
Был Ше́ша сначала, шел Ва́суки следом,
Стал каждому также и Та́кшака ведом.
Считать их? Но всех невозможно исчислить,
А сколько их стало, нельзя и помыслить!
А двойни Винаты все не было видно,
И сделалось будущей матери стыдно,
Детей она жаждала сильно, глубоко,
Яйцо, не дождавшись, разбила до срока.
Разбила яйцо — и увидела сына,
Но верхняя лишь развилась половина,
В зачатке была половина вторая,
И молвил ей первенец, гневом пылая:
«О жадная мать, не достигла ты цели,
Меня создала незаконченным в теле.
За это рабынею станешь ты вскоре,
Пять полных столетий прослужишь ты в горе.
Но брат мой родится и крылья расправит,
Несчастную мать от неволи избавит.
Однако яйцо разбивать не спеши ты,
Смиренная, жадностью впредь не греши ты,
Не надобно впредь поддаваться соблазнам,
Чтоб сын твой не вышел, как я, безобразным.
С тем сыном никто не сравнится на свете,
Но жди, чтобы пять миновало столетий».
Так молвил ей, верхней созрев половиной,
Сын А́руна, в горе своем неповинный.
Сказал и поднялся к небесным просторам.
Теперь по утрам он является взорам:
Когда разгорается в небе денница,
Мы Аруну видим: он — солнца возница…
И стала Вината, — глаголет преданье, —
Полтысячи лет проводить в ожиданье.
В то время к двум сестрам приблизился белый
Божественный конь, горделивый и смелый, [165]
Скакун вечно юный, скакун быстроногий, —
Его почитали и славили боги.
А был он подобен, скакун драгоценный,
Потоку нагорному с белою пеной.
Он вышел из влаги молочной, из масла,
Его красота не старела, не гасла.
Потом вы узнаете важные вести:
На свет появился он с амритой вместе…
Воскликнула Кадру, вкушавшая счастье:
«Скажи мне, какой он, по-твоему, масти?»
«Он — белый, — Вината промолвила слово, —
С тобой об заклад я побиться готова».
«О, мило смеющаяся, дорогая
Сестра, ошибаешься ты, полагая,
Что масти он белой. Ответ мой бесспорен:
Я вижу, я знаю, что хвост его — черен.
Давай об заклад мы побьемся с тобою,
А кто проиграет, пусть будет рабою
У той госпожи, что окажется правой!» —
Воскликнула Кадру с улыбкой лукавой.
Они разошлись по домам со словами:
«Мы завтра увидим, исследуем сами».
Но Кадру, сказав: «Победить мы сумеем!» —
Велела тогда сыновьям своим — змеям:
«О дети, должна я прибегнуть к обману,
Не то у Винаты рабынею стану.
Сейчас предо мной волосками предстаньте,
К хвосту скакуна черной краской пристаньте».
Но змеи не приняли слов криводушных,
И мать прокляла сыновей непослушных:
«Придет Джанаме́джая, змей уничтожит,
Змеиному роду конец он положит.
Придет властелин в заповедное время,
Предаст он огню ядовитое племя».
Такой приговор, и жестокий и строгий,
Одобрили Брахма-создатель и боги:
Воистину, всем существам угрожало
Губительным ядом змеиное жало!
Вот солнце явилось, проснулись Вината
И Кадру-красавица, гневом объята.
Они полетели быстрей урагана
Взглянуть на коня посреди океана.
Увидели тот океан необъятный,
Ужасный для смертных, бессмертным приятный,
Чудесный, бушующий, неукротимый,
И неизмеримый, и непостижимый;
То солнцу подвластный, то мраку покорный,
Он амритой — влагой владел животворной.
Колеблемый ветром, метался он дико,
Подземного пламени вечный владыка;
Вместилище вод многошумных, священных,
И всяких щедрот, и камней драгоценных;
Вместилище змей и подводных чудовищ,
И демонов черных, и светлых сокровищ;
В нем были киты, крокодилы и рыбы,
В нем воды рождались и рушились глыбы;
Порою, веселья безумного полный,
Плясал он: как руки, он вскидывал волны;
Порою был мрачен и страшен от рева,
От хохота, воя всего водяного;
Его приводило всегда в исступленье
Луны прибавленье, луны убавленье;
Он смертью грозил и растеньям и тварям,
Над реками был он царем-государем;
Обширный, подобно небесному своду,
Вздымал он и гнал он извечную воду!
Над влагой безмерною Кадру с Винатой
Промчались, исполнены силы крылатой.
Пред ними божественный конь показался,
Рожденный из пены, он пены касался.
Взглянули на хвост и увидели сами,
Что черными он испещрен волосами:
То змеи, страшась материнского гнева,
Чернели в средине, и справа, и слева.
И, Кадру-сестрой побежденная в споре,
Ей стала Вината рабыней. О, горе!
Настала пора и тоски и терзанья…
На этом главу мы кончаем сказанья.
