Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй ()

Кормилица Жуи тоже собралась последовать за Юйлоу, но Юэнян, разговаривавшая тем временем с Чуньмэй, хотела запретить ей брать с собой Сяогэ, так как опасалась испугать младенца.

– Не волнуйтесь, матушка, я буду осторожна, — заверила ее Жуи и с Сяогэ на руках отправилась на могилу, где видела, как Юйлоу сжигала жертвенные деньги и оплакивала Цзиньлянь.

Когда они воротились, Чуньмэй и Юэнян попудрились, подрумянились и переменили туалеты. Чуньмэй распорядилась, чтобы ее слуги открыли коробы со съестным. Из них были извлечены всевозможные редкие фрукты, сладости и яства. Особый короб был с пирожными и печеньем. Накрыли два стола. Подали обтянутый холстом кувшин вина, серебряные чарки и палочки слоновой кости.

Чуньмэй пригласила супругу У Старшего, Юэнян и Юйлоу занять почетные места на возвышении. Сама она села за хозяйку, а кормилица, Сяоюй и старшие служанки расположились по обеим сторонам.

Для дяди У Старшего был накрыт особый стол в другой келье.

В самый разгар угощения появились два денщика от воеводы Чжоу. Войдя в гостиную, они опустились перед Чуньмэй на колени.

– Его превосходительство пожаловали в Новое поместье, — докладывали они. — Велели нам пригласить вас, матушка, на представление забавников и скоморохов. Матушка Старшая и матушка Вторая уже в поместье. Пожалуйста, матушка, мы вас ждем.

– Хорошо! Ступайте! — не спеша, чинно ответила Чуньмэй.

– Слушаюсь! — крикнули денщики и вышли, но уйти не решались и стали поджидать младшую хозяйку около настоятельских покоев.

Трапеза подходила к концу.

– Не смеем вас задерживать, сестрица, вставая из-за стола, проговорили госпожа У и Юэнян. — Время позднее, и вам пора готовиться к отбытию. Мы пойдем.

Чуньмэй никак не хотела их отпускать и велела слугам подать большие кубки, чтобы выпить на прощание.

– Мы теперь с вами в разлуке, — говорила она. — Встречи так редки. А раз нам выпал случай повидаться, так не будем забывать друг друга. У меня ведь тоже нет ни родных, ни близких. Я была бы рада нанести вам визит и поздравить вас, когда наступит ваш день рождения, матушка.

– Что вы, дорогая моя сестрица! — говорила Юэнян. — К чему вам утруждать себя? Я как-нибудь соберусь навещу вас, сестрица. — Юэнян осушила кубок и продолжала. — Ну, довольно! Благодарю за угощение! Время позднее, а у невестушки нет паланкина. Нелегко нам будет добираться.

– Вы без паланкина, сударыня? — спросила Чуньмэй. — Возьмите у меня пони, вот и доберетесь.

Госпожа У поблагодарила Чуньмэй, но воспользоваться такой любезностью не решилась.

Они распрощались.

Когда слуги убрали посуду, Чуньмэй пригласила настоятеля и велела слугам достать кусок холста и пять цяней серебра, которые и были вручены настоятелю. Тот поклонами благодарил жертвовательницу и вышел проводить ее за ворота храма.

Попрощались и Чуньмэй с Юэнян.

Чуньмэй проводила к паланкинам Юэнян, Юйлоу и остальных, потом только села сама. Их пути разошлись. Чуньмэй со свитой слуг и денщиками, окриками разгонявшими с дороги зевак, отбыла в Новое поместье.

Да,

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТАЯ

Итак, выйдя из монастыря Вечного блаженства, У Юэнян и все остальные, сопровождаемые дядей У Старшим, направились к деревне Абрикосов. Их путь лежал вдоль обсаженной вековыми деревьями Длинной плотины.

Посланный в деревню Дайань занял второй ярус кабачка на холме, где на столе давно стояли вино и закуски. С холма открывались необозримые просторы и было удобно любоваться праздничным весельем. Наконец-то вдали показались паланкины.

– Что это вы так задержались? — спросил заждавшийся Дайань.

Юэнян рассказала, как они встретились в монастыре с Чуньмэй.

Немного погодя все сели за стол. Кубки запенились вином и начался пир.

А внизу сновали туда и сюда роскошные экипажи. Шумела толпа. Грохотали повозки и ржали кони. Лились песни и неслись звуки свирели. Пирующие во главе с Юэнян смотрели сверху на людское море. Народ столпился вокруг арены, где выступал наездник.

В числе зрителей, надобно сказать, был и сын уездного правителя барич Ли Гунби. Было ему за тридцать. Числился он в императорском училище Сынов Отечества студентом высшей ступени [1], но заниматься поэзией и историей ленился. Ветреный щеголь и мот, он постоянно вращался в обществе городских певиц, увлекался охотой с соколами и собаками, верховой ездой и играми в мяч, за что ему дали прозвище Шалопай. И вот этот барич, в легком, мягком шелковом халате с отливом, в коричневой шапочке с золотым дном, в расшитых чулках и ярко-желтых сапожках, вместе со своим приятелем — приказным Хэ Бувэем пировал в том же кабачке внизу и любовался мастерством наездника. Компанию им составляли десятка два или три верзил, имевших при себе самострелы, охотничьи манки из бамбука, кожаные мячи и деревянные биты.

Выступал наездник Ли Гуй. Он то вскакивал на круп и, расправив плечи, мчался стоя, то ложился поперек седла на живот и вытягивался в струну, то жонглировал копьями, то играл палицами, словом, выделывал всевозможные трюки. Многочисленная толпа мужчин и женщин сопровождала каждый его номер взрывами смеха. Шаньдунский Демон, так прозывали Ли Гуя, был в четырехугольной шапочке, на широком околыше которой сзади сверкали золотые кольца. Его фигуру обтягивали лиловая жокейская рубашка и сверкавший золотом набрюшник. Был он в наколенниках и ярко-желтых кожаных сапогах, отвернутые голенища которых украшали расшитые пестрыми летающими рыбками напущенные чулки.

Вот Ли Гуй сел на серебристогривого коня. В руке сверкало копье на ярко-красном древке, сзади над головой развевались флажки с иероглифом «Приказ».

Оказавшись в центре арены, наездник ухватился за седло и, встав на коня во весь рост, начал громко декламировать: