Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй ()

Только поглядите:

 Шпильки-фениксы украшают высокую прическу. Низко свисают заморские жемчужины серег-колец. Позолоченных фениксов пара красуется в пучке. Расшитая красная кофта облегает нефритовые плечи и благоуханную грудь. Золотые лотосы ножек выглядывают из-под бирюзовой узорной юбки. Когда идет, нежный звон подвесок раздается, а сядет, повеет ароматом мускуса и орхидей. Как нежна ее белая шея! Сколько чар таят искусно подведенные тонкие брови в обрамлении золотых цветов! Изысканны ее манеры. Чудесного цветка она прелестней, изяществом способна покорить. Душа нежнее орхидеи. Воспитана иль в тереме высоком, или в уединенных покоях девичьих. Будто яшмовая дева вышла из Лилового чертога у Млечного Пути, как небожительница-фея на грешную землю спустилась из Дворца цветов .

Настоятель отдернул дверную занавеску и пригласил Чуньмэй в приемную. На возвышении стояло одно-единственное гостевое кресло. Когда Чуньмэй села, они обменялись приветствиями. Послушник внес чай.

– Не предполагал я, ничтожный инок, что вы пожалуете нынче для принесения жертв, сударыня, потому и не встретил вас как полагается, — поднося гостье чашку чаю, говорил Даоцзянь. — Прошу покорно меня простить.

– Причинила я вам с панихидами хлопот, отец настоятель, — отвечала Чуньмэй.

– Что вы, сударыня! — говорил без передышки настоятель. — Какие могут быть разговоры! Ведь вы наша благодетельница! Какие деньги вы пожертвовали нам на свершение служб, сударыня! Я звал восемь монахов. Они целый день читали сутры, отправляли службы и панихиду. Панихида окончилась вечером сожжением жертвенных предметов, после чего я послал троих монахов к вам в город с уведомлением.

Чуньмэй выпила чаю, и послушник убрал чашки. А сидевший рядом настоятель все продолжал беседовать с Чуньмэй, оставив Юэнян и остальных сидеть во внутренней комнате. Близился вечер, но Юэнян было неловко выйти. Она стала волноваться и попросила послушника пригласить настоятеля, чтобы попрощаться и двинуться в путь. Однако настоятель никак не хотел их отпускать.

– Я бы хотел вам кое-что сказать, сударыня, — войдя в гостиную, обратился к Чуньмэй настоятель.

– Я вас слушаю, отец настоятель, — отозвалась Чуньмэй.

– Видите ли, сударыня, у меня в келье остановились прихожанки… Они прибыли полюбоваться обителью и никак не полагали, что пожалуете вы, сударыня. Им уже пора отправляться в обратный путь. Хотелось бы знать ваше драгоценное мнение, сударыня.

– Что же вы не пригласили их сюда, отец настоятель? — удивилась Чуньмэй.

Даоцзянь поспешил пригласить Юэнян, но та никак не решалась выйти.

– Уж поздно, отец настоятель, — говорила Юэнян. — Может, обойтись без встречи? Разрешите нам откланяться.

Настоятелю было неловко. Он принял от Юэнян серебро, но не удостоил ее должного приема, а потому продолжал настаивать на своем. У Юэнян, Мэн Юйлоу и жена У Старшего в конце концов не устояли и вышли в гостиную.

– О, оказывается, это вы, мои матушки, и тетушка У Старшая! — едва завидев вошедших, воскликнула Чуньмэй и предложила супруге У Старшего сесть в кресло, а сама склонилась перед ней, как ветка под тяжестью цветов.

Госпожа У в свою очередь поклоном приветствовала Чуньмэй и сказала:

– Вы меня ставите в неловкое положение, сударыня! Достойна ли я таких почестей! Теперь ведь совсем не то, что было раньше.

– Зачем вы так говорите, дорогая моя тетушка! — заверила ее Чуньмэй. — Я не из тех, кто пренебрегает старшими. Уважать старших требуют правила приличия.

Отвесив ей низкий поклон, Чуньмэй чинно склонилась перед Юэнян и Юйлоу. Те хотели было ответить ей тем же, но она удержала их.

– Не ожидала вас здесь встретить, матушки, — говорила Чуньмэй после четырех поклонов. — А то б давно пригласила. Поговорили бы.

– Не обижайтесь на меня, сестрица! — заговорила Юэнян. — Так и не навестила я вас, как вошли вы в дом воеводы, не выразила почтения.

– Да кто я есть такая, матушка! — воскликнула Чуньмэй. — Могу ли я на вас обижаться! — Она обернулась в сторону кормилицы Жуи и, увидев у нее на руках Сяогэ, добавила. — А сынок-то как вырос, а?

– Жуи, Сяоюй! Подойдите и поклонитесь сестрице! — распорядилась Юэнян.

Кормилица и горничная, улыбаясь, приблизились к Чуньмэй и отвесили ей полупоклоны.

– И сынок мой свидетельствует вам свое почтение, сестрица, — заметила Юэнян.

Чуньмэй вынула из прически пару серебряных с позолотой шпилек и воткнула их в шапочку Сяогэ.

– Поблагодари тетю за подарок, сынок, — обратилась к малышу Юэнян. — Как ты поклонишься, а?

Жуи с Сяогэ на руках отвесила Чуньмэй поклон, чем доставила Юэнян немалую радость.

– Если б не ваше прибытие в монастырь, сестрица, мы б, наверное, так и не встретились, — заметила Юйлоу.

– Конечно! — подтвердила Чуньмэй. — Я недавно похоронила здесь свою матушку. Сколько лет вместе прожито! А у нее нет ни родных, ни близких. Если не я, так кто ж ее вспомнит, кто сожжет деньги над ее могилой?

– Да, припоминаю, — вставила Юэнян. — Ваша матушка умерла несколько лет тому назад. Разве ее здесь похоронили?

– Вы не поняли госпожу Пан, матушка, — сказала Юйлоу. — Речь идет о сестрице Пань. Ее погребли здесь, за монастырем, благодаря заботам госпожи Пан.

Услыхав о Пань Цзиньлянь, Юэнян не проронила ни слова.

– Кто еще проявит столько милосердия, как вы, сестрица! — воскликнула старшая невестка У. — Вы не забыли прошлое и предали ее земле, а нынче, в день поминовения, прибыли почтить прах ее и возжечь жертвенные деньги.

– Дорогая тетушка! — отвечала на это Чуньмэй. — Я хорошо помню, как она, покойница, ценила меня. А какую тяжкую смерть приняла! Под открытым небом лежала брошенная без погребения. Кому же, как не мне, было о ней позаботиться!

Когда кончился их разговор, настоятель велел послушникам накрыть два больших стола на восемь человек. Появились в изобилии всевозможные весенние яства и овощные блюда, выпеченные на пару пирожки и сладости. Заварили на сладкой воде лучший чай из молодых лепестков, нежных, как воробьиные язычки. После трапезы посуду убрали. Дядю У Старшего угощали отдельно, в другой келье, но не о том пойдет речь.

Первой из-за стола поднялась Мэн Юйлоу. Она решила сходить на могилу Цзиньлянь и сжечь жертвенные деньги. Ведь сколько лет они жили, как сестры!

Убедившись, что Юэнян не собирается делать то же самое, Юйлоу достала пять фэней серебра и попросила послушника купить жертвенных денег.

– Не извольте беспокоиться, сударыня! — предупредил ее настоятель. — У меня найдутся и серебряные и золотые. Я вам дам для сожжения.

Юйлоу передала настоятелю серебро и попросила послушника проводить ее на могилу.

Под тополем возвышался трехфутовый [15] могильный холмик желтого песка, на котором зеленели редкие кустики полыни. Юйлоу воткнула благовонную палочку, подожгла жертвенные деньги и отвесила несколько поклонов.

– Не знала я, сестрица, что здесь твоя могила, — говорила она. — Я, Мэн Третья, случайно попала в монастырь и вот сжигаю связку монет у тебя на могиле. Живи на небесах спокойно, а станет трудно, пригодятся деньги.

Юйлоу достала платок и громко зарыдала.

Тому свидетельством романс-плач на мотив «Овечка с горного склона»: