Пять женщин, предавшихся любви

Сэйдзюро, следуя позади всех, сказал скоморохам: «Благодарю, благодарю за сегодняшнее!» Право, услышав его, даже самый мудрый из богов не догадался бы, что празднество было ненастоящее, что все это — одна лишь уловка для отвода глаз. Где же тут проведать об истине невестке, которая дальше своего носа ничего не видела!

Скороход, оставивший в гостинице свой ящик с письмами

Поскольку корабль их, если так можно выразиться, уже отплыл от берега, Сэйдзюро решил выкрасть О-Нацу и бежать с нею в Камигату*; поэтому он торопился, чтобы до захода солнца захватить лодку, уходящую из Сикамацу. Пусть даже суждено им долгие дни терпеть нужду, вдвоем как-нибудь проживут, — так они решили. Не теряя времени переоделись и в пустой хибарке на побережье стали ждать лодку.

В путешествие каждый отправляется по-своему. Здесь и паломник, направляющийся в Исэ [16], и продавец бутафории из Осаки; оружейник из Нары и заклинатель из Дайго; простолюдин из Такаямы и уличный продавец москитных сеток; галантерейщик из Киото и прорицатель из храма Касимы. Словом, «десять человек — десять разных провинций». Поистине, лодка с такими людьми — интересное зрелище.

Вот кормщик громким голосом возвестил:

— Внимание! Внимание! Отправляемся! Каждый пусть вознесет про себя молитву, а сюда пожалуйте приношение для Сумиёси-сама [17]. — Потряхивая ковшом, он пересчитал всех, кто был в лодке, и каждый — и пьющий, и непьющий — выложил по семь мон [18].

Котелка, чтобы подогреть сакв, не было, в бочонок погружали суповые чашки, а закусывали сушеной летучей рыбой. От двух-трех чашек, выпитых наспех, все захмелели.

— Почтенным пассажирам удача: ветер дует нам в корму, — сказал кормщик и поднял парус.

И вот, когда отошли от берега уже более чем на ри [19], один пассажир, скороход из Бидзэн, неожиданно всплеснул руками: «Ох, забыл!»

Оказалось, что этот человек оставил свой ящик с письмами в гостинице, хотя и привязал его к мечу. И вот, обернувшись к берегу, он завопил:

— Эй! Я его там прислонил к алтарю и так оставил!

В лодке заговорили наперебой:

— Что же, тебя отсюда услышат, что ли? А твои… оба ли при тебе?

И скороход, озабоченно пощупав себя, заявил:

— Да, оба на месте!…

Тут все разразились хохотом и решили:

— Он, видно, во всем такой простак. Поворачивай лодку обратно!

Пустились обратно и снова вошли в гавань. Все сердились, говоря, что сегодня пути не будет. Наконец лодка пристала к берегу, а тут ее встретили посланные иа Химэдзи.

— Может быть, в этой лодке? — и они принялись искать среди пассажиров.

О— Нацу и Сэйдзюро некуда было деваться. «Какое несчастье!» -вот и все, что они могли сказать.

Но те, жестокосердные, не слушали их жалоб. О-Нацу тут же посадили в глухие носилки, Сэйдзюро связали веревками и так доставили обоих в Химэдзи.

Не было никого, кто бы не проникся сочувствием к ним, видя их безграничное отчаяние.

С этого дня Сэйдзюро находился под домашним арестом. Но даже и в такой печали он думал не о себе и твердил лишь одно: «О-Нацу! О-Нацу!» Не забудь тот разиня свой ящик, теперь они уже прибыли бы в Осаку, сняли бы флигелек где-нибудь возле Кодзу, ваяли старушку для услуг и первым делом пятьдесят дней и пятьдесят ночей наслаждались бы любовью. Так условлено было с О-Нацу, а теперь — о горе! — все это лишь минувший сон. «Убейте меня кто-нибудь! Каждый день бесконечно долог! Жизнь мне уже опротивела!» И он тысячу раз сжимал зубами свой язык [20] и закрывал глаза, но жаль было О-Нацу: хотелось ему еще хоть раз, на прощанье, увидеть ее прекрасное лицо. Не думая о стыде, о людском осуждении, он заливался слезами. Наверное, таковы они и есть, настоящие мужские слезы!

Людям, сторожившим его, жаль было на него смотреть, и целые дни они всячески его утешали.

И О— Нацу была погружена в такую же печаль. Семь дней она отказывалась от пищи и послала божеству, что в Муро, свою просьбу о спасении жизни Сэйдзюро.

И странное дело: в ту же ночь, около полуночи, у ее изголовья явился старец, и ей было дано чудесное поучение.

— Слушай меня внимательно, девчонка, — сказал он. — Вы, смертные, попав в беду, шлете нам разные неразумные просьбы. А ведь даже божество не во всем властно! Вот просят: «Дай богатство!» Или: «Дай женщину, которая принадлежит другому». Или: «Убей того, кто мне противен!» Или еще: «Хочу, чтобы вместо проливного дождя стало вёдро; чтобы нос, плоский от рождения, сделался длиннее». Просят Будду о чем попало, что на ум взбредет и что заведомо невозможно исполнить, только голову морочат, право!

Например, в прошлый праздник тоже — паломников явилось восемнадцать тысяч шестнадцать человек, и каждого обуревает жадность! Ни одного не было среди них, кто не просил бы чего-нибудь для себя. Противно было слушать их просьбы, но, поскольку они приносили пожертвования, что поделаешь, по должности бога выслушивал всё.

И среди всех этих молящихся нашлась только одна истинно верующая. Была она служанкой угольщика из Такасаго и ни о чем не просила; помолилась только, чтобы руки и ноги были у нее целы и чтобы ей можно было еще раз прийти сюда. С тем и ушла, но затем опять вернулась на минутку и сказала: «Пожалуйста, дай мне также и хорошего мужа!» — «Ты обратись в храм, что в Идзумо. Я этим не ведаю!» — ответил я ей, но она не услышала и удалилась.

Взять тебя: слушалась бы родителей и старшего брата — получила бы мужа, и ничего плохого не случилось бы. А ты предалась любви, и вот какие страдания навлекла на себя.

Своей жизнью ты не дорожишь, а она будет еще долгой. Что же до Сэйдзюро, за которого ты просишь, — ему остались считанные дни.

Этот сон, который она увидела словно наяву, был так печален, что О-Нацу, проснувшись, долго не могла прийти в себя и всю ночь, до самого утра, провела в слезах.

Так и случилось, как было предсказано. Сэйд-зюро позвали и учинили ему совсем неожиданный допрос: окаяалось, что пропали семьсот рё [21] золотыми монетами, которые хранились у Тадзимая в денежном ящике во внутренней кладовой. Толки шли, что деньги украла перед побегом О-Нацу по наущению Сэйдзюро.

Обстоятельства сложились неблагоприятно для Сэйдзюро, он не смог оправдаться и — какое горе! — двадцати пяти лет четырех месяцев восемнадцати дней от роду был предан смерти.

Как же бренно наше существование! У каждого, кто был свидетелем этого, рукава промокли от слез, словно от вечернего дождя. И был ли кто-нибудь, кто не сокрушался?

А немного спустя, в начале июня, перетряхивали зимнее платье и нашли те семьсот рё, только в другом месте: обнаружились они, по слухам, в куруманагамоти [22].

— К каждой вещи внимание нужно! — так говаривал один мудрый дед, ныне уже покойный.

Семьсот рё, за которые поплатились жизнью

Пословица гласит: «Кто ни о чем не ведает — подобен Будде».

О— Нацу не знала о смерти Сэйдзюро и все волновалась за него, но вот однажды деревенские ребятишки пробежали друг за дружкой мимо дома, распевая: «Раз убили Сэйдзюро -убейте и О-Нацу!…» [23].

Услышав эту песенку, О-Нацу встревожилась и обратилась с вопросом к своей кормилице, но та не решилась ответить ей и только заплакала.

Так значит, это правда! И рассудок О-Нацу помутился. Она выбежала из дому, замешалась в толпу ребятишек и первая подхватила: «…Что ей жить, томясь о нем!…»

Жаль было смотреть на нее. Люди всячески утешали ее, пытались остановить, но напрасно.