Стихотворения. Проза

Для этих строк я впервые открыл свою дорожную тушечницу, а ведь еще не было сделано и шага по лежащему передо мною пути. Люди стояли на берегу и смотрели мне вслед, пока лодка моя не исчезла вдали.

В нынешнем году, то есть во втором году Гэнроку, вдруг придумал я отправиться паломником по дальним дорогам Муцу и Дэва, и хотя беспрестанно сокрушался о том, что волосы мои побелеют под небом чужбины, все-таки решился, влекомый легкомысленной надеждой увидеть пределы, которые доселе видывать не приходилось, хотя молва о них давно уже долетала до моего слуха, а там, ежели повезет, целым и невредимым вернуться домой; решившись же, пустился в путь и вот добрел до постоялого двора, расположенного в местечке под названием Сока. Более всего страдал я от ноши, обременявшей мои костлявые плечи. Выходя, я не собирался брать с собой никаких вещей, однако же разве мог я обойтись без бумажного платья для защиты от ночных холодов, легкого халата, плаща и зонтика на случай дождя, тушечницы и кисти? К этому добавились еще и прощальные дары, от которых нельзя было отказаться… Конечно же, все эти вещи доставят мне немало мучений в пути, но пришлось смириться.

Поклонились святилищу Ясима в местечке Муро — Пещера. Вот что рассказал мой спутник, Сора 137: «Здешнее божество именуется Девой Цветения Цветов на деревьях — Ко-но-ханано-сакуя-бимэ, и едино оно с божеством горы Фудзи. Когда Дева Цветов, выполняя данный ею обет, 138 была заточена в пещеру, выхода не имеющую, и предана огню, из чрева ее появился бог Хоходэми-но микото, после чего место это и стали называть Муро — Пещера. По этой же причине появилось множество песен, воспевающих дым над святилищем Ясима в Муро. Рассказывают также, что в здешних местах запрещено есть рыбу под названием коносиро 139».

На тридцатый день остановились на ночлег у подножия горы Никко. Хозяин сказал: «Меня называют будда Годзаэмон. Люди прозвали меня так потому, что прямодушие полагаю я незыблемой основой всего своего существования. Надеюсь, что ничто не помешает вам на эту ночь устроить свое ложе из трав в моем доме и насладиться покоем». Присмотрелся я к хозяину повнимательнее, любопытствуя, что еще за будда, явившись в наш полный скверны мир, на нашу покрытую пылью землю, хочет помочь каким-то нищим монахам-паломникам, и оказалось, что он невежествен и темен, только и есть у него, что прямодушие. Воистину, он принадлежит к тем, близким к человеколюбию людям, которые тверды, настойчивы и скупы на слова, 140 более же всего достойна уважения его душевная чистота, коей в полной мере он наделен от рождения.

На первый день месяца Зайца поднимаемся на священную гору. 141 Когда-то в древности эту гору называли Футара — гора Двойного Запустения, но когда великий учитель Кукай основал здесь монастырь, 142 он изволил изменить ее название на Никко — гора Солнечного света. Верно, прозрел он грядущее, удаленное от него на тысячу лет: ныне свет, от этой горы исходящий, озаряет просторы небес, благодать достигает самых отдаленных уголков земли, и все четыре сословия пребывают в мире и покое. Но вот, кое-какие обстоятельства вынуждают меня отложить кисть.

Вершина горы Курогами — Черные пряди — затянута дымкой, на ней еще белеет снег.

Сора

Сора принадлежит к роду Мукаи, раньше его называли Согоро. Поселившись в тени моей банановой пальмы, он, не жалея сил, собирал для меня хворост и черпал воду. Теперь же, радуясь возможности полюбоваться вместе со мною видами Мацусима и Кисаката и, одновременно, желая по мере сил облегчить мне дорожные тяготы, он на рассвете того дня, когда решено было двинуться в путь, обрил себе главу, облачился в черное платье монаха и взял себе новое имя — Сого, что значит — Проникший в основы. Потому-то он и сочинил стихотворение о горе Черные пряди. Особенная крепость ощущается в словах «платье сменил».

Если подняться в горы чуть больше, чем на двадцать тё, то увидишь водопад. Поток воды, возникнув на миг на вершине грота, с высоты сто сяку стремительно низвергается на изумрудное ложе из громоздящихся камней и скал. Поскольку водопадом принято любоваться, укрывшись в находящейся позади пещере, то и называют его Урами-но таки — Водопад, На Который Глядят Сзади.

В Насу, в местечке, которое зовется Куробанэ, живет один мой знакомец, и, предпочтя самый короткий путь, мы двинулись прямо через поля и луга. Пока шли по направлению к видневшейся вдалеке деревне, пошел дождь и смерклось. Остановились на ночь в крестьянском доме, а утром снова побрели по полям. По пути нам попались пасущиеся на лугу лошади. Заметив неподалеку косившего траву человека, я стал умолять его одолжить нам лошадь, и он, даром что грубый мужик, оказался не лишенным чуткости. «Не знаю, как и быть, — сказал он, — но боюсь, что не знакомым со здешними местами путникам недолго и заблудиться в этих бесконечных лугах. Возьмите же лошадь, а когда доедете до цели, отправьте ее назад», — с этими словами он дал нам лошадь. Двое ребятишек побежали за ней по пятам. Девочку звали Касанэ. Это непривычное слуху имя звучало так нежно, что Сора сказал:

Наконец мы добрались до человеческого жилья и, привязав мешочек с монетами к седлу, отправили лошадь обратно.

В Куробанэ мы навестили человека из монастыря Дзебодзи, управляющего при местном властителе. Велика была радость хозяина при виде неожиданных гостей, в нескончаемых беседах потекли дни и ночи, брат хозяина, имя которому Тосуй, тоже навещал нас, не пропуская ни единого утра, ни единого вечера, иногда он зазывал нас к себе, иногда нас приглашали другие его родственники, — так день проходил за днем. Однажды отправились мы побродить по окрестностям, посмотрели на то место, где когда-то гоняли собак, 145 потом, раздвигая мелкий тростник Насу, прошли к древнему погребению Тамамо-но маэ. 146 Оттуда двинулись к святилищу бога Хатимана. 147 Мне рассказали, что именно к этому божеству обращался Еити, когда, готовясь пустить стрелу в веер, воззвал: «Особо уповаю на тебя, о бог-защитник родного края, покровитель рода моего, истинно всемогущий бог Хатиман», 148 и благоговением исполнилась душа. Когда стемнело, мы вернулись в дом Тосуя.