Мышь под судом

— Я вышел из семьи воинов, и потому ношу броню, но, подобно отшельнику, никогда не покидаю я рек и озер, ни на кого не нападаю. Желудка у меня, насколько мне известно, нет, но духом я силен. Как ни коварна эта вероломная тварь, не удастся ей вырвать у меня признание, — пусть даже тычут в меня раскаленной пикой!

Выслушал Хранитель кладовой Рака и Краба, понял наконец, что старая Мышь водит его за нос. Отправил он Рака и Краба в темницу, а сам повелел тюремщикам заковать Мышь в цепи, подвесить ее вниз головой к перекладине и подвергнуть всем пяти видам пытки: хлестать плетьми, бить батогами, пытать огнем, водой и веревкой. А также приказал Хранитель кладовой вскипятить на всякий случай большой котел масла.

— Старая хищница! Изничтожу весь твой род! Не оставлю в живых ни одного соплеменника, — всех выловлю, всех казню! Собрал я великое множество тварей — больших и малых, летающих и ползающих, снующих меж небом и землей, — всех, кого ты оговорила. Оклеветала ты их, — ничем не смогла доказать хоть чью-нибудь вину. Преступница ты сама — тут и разговаривать не о чем!

И повелел Хранитель кладовой тюремщикам:

— Острыми ножами распорите этой твари морду и сдерите с нее шкуру. Затем оторвите ей лапы и проткните грудь. Потом оторвите хвост и уши, выколите глаза, отрежьте голову, опустите тело в кипящее масло и варите, и кипятите, и мешайте, и переворачивайте. А когда выварится весь жир — выбросьте!

Услышала старая Мышь грозное веление Духа — морда ее позеленела, как лист или трава, из глаз ручьем хлынули слезы. Взмолилась она, заклиная дозволить ей сказать последнее слово.

Спрашивает ее Дух:

— Ну, что же ты хочешь сказать? Пустила тут пройдоха в ход всю свою смекалку и, дрожа от страха, приготовилась держать речь.

Уселась коварная Мышь перед Хранителем кладовой и, глядя ему прямо в глаза, начала такими словами:

— Осмелюсь утверждать, все время говорила я правду: нет такого животного, которое хоть однажды не совершило бы провинности. Но ваша милость так добры — вы никого не покарали. Вот никто и не признался в своих преступлениях! Я же с самого начала не хотела лукавить. Вы считаете меня старой пройдохой, а ведь все эти звери в сто раз хитрее меня! Разве не досадно мне терпеть напраслину?

Возьмем, к примеру, Улитку: нет у нее ни пяти внутренностей, ни конечностей. Эта мелюзга, и согрешив, не ведает, что согрешила!

Или, скажем, Муравей: насекомое крохотное, хотя и рушит крепостные стены. Безо всякого права присвоил он себе королевское имя, образом жизни подражает Сыну Неба [115]. Нет, лучше тысячу раз умереть, нежели оставить безнаказанными его дерзкие проделки! Уж если осмелился он присвоить себе королевский сан, то подстрекать меня на ограбление Королевской кладовой ему легче, чем, как говорится, лежа на боку бобы уплетать.

Светлячок, или как его еще называют — «Насекомое из собачьего дерьма» [116],— что сказать о нем? Большой огонь — Солнце и Луна, малый огонь — лампа и свечи. А Светлячок и ростом-то не более одного чхи: огонек у него слабенький; прилепится Светлячок к дереву, зажжет свой фонарик — огонек Этот и от воды не гаснет. Вот Светлячок и бахвалится, что умеет ночь превращать в день! А что пользы? Тоскуя в одиночестве, осенней ночью досадует на него покинутая жена; морочит он усталых, промокших от дождя путников, которым мерещится вблизи постоялый двор. Что же тут хорошего? Зато он освещает путь хитрой Лисе, коварной Рыси, свирепому Тигру и злобному Шакалу. Он помогает им преодолеть ограду, войти в дом Человека, натворить неисчислимые беды. Хоть он и мал, а вреда приносит, ей-же-ей, немало!

Ну, а Петух? Живет он в доме Человека, пользуется его милостями и должен бы Человеку служить. А Петух что? Человек трудится, выращивает овощи, — Петух топчет их, выклевывает зерно, которое Человеку дороже золота и драгоценных камней. Курица день-деньской кудахчет, а Петух — тот уже на заре горло дерет. Неблагодарный!

Кукушку, как известно, всегда легко узнать: перья у нее редкие, кукуя, харкает она кровью, детей подбрасывает в чужие гнезда, всех птиц считает своими подданными. По одному этому можно судить о ее невежестве. Кроме высоких гор да широких рек, нет для нее ничего недоступного. Порой идете вы — она молчит, но вдруг захочет возвратить вас назад — и закукует свое «Лучше вернуться!». Хоть она и твердит, что воплощает в себе душу древнего императора, все это ложь! Зачем, покинув рощу, подлетает она к человеческому жилью и кукует? Каких бед натворила днем, если так жалобно стонет ночью? Не знаю, что и думать.

Попугай единственный понимает человеческую речь, умеет постичь ее смысл. А ведь с тех пор, как небо создало живых тварей, Человек и Зверь говорят на разных языках: таков закон природы. Попугай же — едет ли гость — непременно известит о том хозяина, случится ли что — немедля доложит! Колдовская птица! И вот, ваша милость, поверив речам «вещего» Попугая, вы мое чистосердечное признание сочли коварной ложью. А ведь в старину говорили: «Колдовство не осилит мудрости!» Пустые Это, значит, слова?

Что же сказать об Иволге? Как ни красиво ее оперение, на картинке оно все же лучше; как ни хорош ее голос, с музыкой его не сравнить! И все же люди отворачиваются от картинки, чтобы полюбоваться Иволгой! Люди пренебрегают музыкой, чтобы послушать ее пение! Это ли не волшебство?! К тому же, голос Иволги то весел, то грустен — он заставляет Людей то радоваться, то печалиться. Не колдовство ли это? Но раз голос у нее колдовской, — значит, и душа такая же! Следовательно, ваша милость, напрасно вы называете коварной меня одну.

Или вот Бабочка. Ей и вовсе неведомы пять отношений [117]. Бабочка — всего лишь никчемное насекомое. И все же Человек любуется этим легким и хрупким созданием, поэты воспевают нарядные белые крылышки Бабочки. Почему же? Да потому, что, желая понравиться Человеку, Бабочка всячески перед ним заискивает. Это крохотное существо умеет колдовать: то оно явится во сне философу, то примет облик красавицы и обольстит неискушенного юношу. Волшебные чары Бабочки под стать нечистой силе! Ну кто поручится, что это не она, обернувшись грызуном, съела все зерно в Королевской кладовой?

Что до Ласточки, — в ней, как известно, ничего хорошего нет, к тому же, она глуповата: только и знает, что тараторить без толку да носиться взад-вперед. Она, как рассыльный, разносит чужие письма — разве почтенное это занятие? Беспечно резвится она в гнезде, развлекая своих птенцов, а огня-то зажечь и не умеет! Вот бестолковая!

Теперь скажу о Лягушке. Эта квакает всю ночь напролет, словно клянчит подачку, да и весь день бормочет, раздражая Человека и заставляя его хмуриться. К тому же, негодница лопочет что-то непонятное. Кого она думает обмануть? Только вашу милость!

Летучая Мышь — нашему племени сродни. Вначале род наш был беден, жилось ему нелегко, — вот Летучая Мышь и восстала против своего рода, порвала с соплеменниками и переметнулась к летающим тварям. Выпросила она себе крылья и зажила подобно пернатым, но зажила, как отщепенец, позоря честь своих соплеменников. Собрала я тогда всех Мышей, позвала эту гнусную тварь, усадила перед алтарем предков, желая учинить допрос. Она же вспорхнула и улетела, бросив свысока: «Я искони птица и Мышам не родня!» Мало того, переметнувшись к птицам, она до конца раскрыла свою мерзкую сущность. Недаром говорят: «Посуда, протекавшая дома, протекает и в поле». И вот прогнали птицы от себя Летучую Мышь — куда ей деваться? Приходит она ко мне, называет «тетенькой», прощения просит, но держится при этом нахально. Встретила я ее холодно, даже отчитала. Вот она и затаила ненависть и с тех пор наговаривает на меня. Когда же узнала она, что попала я в беду, — от радости в пляс пустилась… Да разве скажет Летучая Мышь правдивое слово в мою защиту?