Мышь под судом

Окончил Кит свою речь. Повелел тогда Дух поместить его в специальный водоем; Воинам же, что вооружены были отравленными стрелами и длинными шестами, приказал охранять обвиняемого.

Возвратившись в суд, призвал Хранитель кладовой старую Мышь и обрушился на нее с гневными словами:

— Птица Пэн и Кит обитают в море, общего у них с тобой не больше, чем у Журавля и Земляного Червя. Подговорил тебя совершить преступление кто-то другой! Признавайся же кто!

Сморщив нос, призадумалась Мышь. «Коварны и упрямы твари земные, никак не проведешь их! Однако и те, что летают по воздуху и плавают по воде, защищаются упорно и терпеливо. Не знаю, как быть. Летающих по воздуху, и плавающих, и ползающих многое множество, должны же быть среди них несмышленые и трусливые! Но пока что все они усердно сочиняют что-то в свое оправдание — умом и красноречием они, пожалуй, и меня за пояс заткнут! Ну и глупа же я! Надо было честно во всем признаться, а я плела невесть что! Разиня я этакая! Но ведь предки мои всегда так поступали! Да, нехорошо вышло: пожадничала я, честь племени опозорила, семью погубила, да и сама-то… Право, жаль!.. Но что пользы в раскаянии? Попробую-ка лучше оговорить какое-нибудь глупое насекомое, какую-нибудь мелюзгу. Но беда, если никто не подтвердит эту выдумку, — пропала тогда моя головушка!»

Подумав так, устремила Мышь правдивый взор на судью и во всем «призналась»:

— Позвольте почтительнейше заверить: готова я открыть вашей милости все, что у меня на совести. Я уже говорила, что летающие и ползающие твари лживы и коварны. Не соверши я преступления, им и говорить было бы нечего. А тот, кто знает, но не говорит, должен быть строго наказан. Они же, презрев высокий сан судьи, осмелились скрыть правду. Либо сами они совершили преступление, но не сознаются, либо знали о преступлении, но отрицают это. Подобная ложь — преступление куда более тяжкое, нежели мое! Не желаю больше скрывать сообщников, кто бы они ни были, — признаюсь во всем чистосердечно!

И назвала Мышь Духу-хранителю Пчелу и Цикаду. Повелел Дух поймать сачком обвиняемых и доставить в суд.

У подножия гор, где веет легкий ветерок, под палящими лучами солнца порхал среди цветов пчелиный рой, собирая ароматную пыльцу. Жужжание Пчел напоминало кипение воды в котле. Нежданно-негаданно поймали весь рой в сачок и доставили в суд. Распустив прозрачные крылышки, спрятав жала, загудели Пчелы:

— Живем мы в горных долинах, строим дома в расщелинах скал и в дуплах деревьев. Весной, когда распускаются цветы, собираем пыльцу и ею кормимся. Мы никого не убиваем, но ни с кем и не дружим. Мед наш забирает Человек, на голод мы, однако, не жалуемся. Подчиняемся мы суровому распорядку — и трудовому, и воинскому. Живя по строгим правилам, можем ли мы помогать преступникам?

Свежим утром, в густой тени сидела Цикада и протяжно напевала однообразную песенку. Тут-то и схватили ее Воины. Шевеля легкими крылышками, уныло пропела она:

— В прошлой жизни обитала я на земле, теперь селюсь на высоких деревьях. Из груди моей льется музыка, крылья сделаны из тончайшего шелка. Осенней порою пью я прозрачную влагу дождя, когда же густеют сумерки, укрываюсь меж ветвей и пою свою неумолчную песнь. Усвоив учение даосов, превратилась я в священное существо [104] и, преисполненная надежды, покинула мирскую суету. Пою я своим голосом, стану ли подпевать кому-то?

Отправил Дух-хранитель Пчел и Цикаду в темницу и говорит Мыши:

— Пчелы делают мед, Цикады поют на свой лад. При чем же тут ты? Говори, наконец, правду!

И тогда назвала Мышь своими сообщниками Паука и Богомола.

Летним вечером под карнизом старинного дворца сидел толстый Паук. Удобно примостившись, плел он шелковую паутину, выделяя изо рта слюну, наполнявшую его брюхо. В свои тенета ловил он пролетавших мимо крапивников, мух, цикад, комаров и других насекомых и пташек.

Вдруг откуда ни возьмись появились Святые Воины. Следуя правилу «бей врага его же оружием», связали они Паука паутиной и доставили в суд. Увидел Дух Паука, разгневался и давай его бранить:

— Жалкая букашка! Целый год можешь ты кормиться травинкой длиной в три чхи или стебельком намуля. Зачем же ты ткешь паутину и ловишь всякую мелюзгу, устроившись под стрехой в доме бедного ученого или на крыше старого дворца? Мерзкая тварь! В древности Фу Си [105] издал закон, разрешающий забрасывать сети для ловли рыбы. Ты же, ничтожество, издеваешься над мудростью святого: твоя сеть так густа, что ты ловишь в нее даже такую беззащитную тварь, как Однодневку! Нет другого, столь жестокого и жадного создания! Ты опутал своей паутиной порог Королевской кладовой, занавесил и вход и выход. Ты скрыл преступление старой Мыши! Кто же, как не ты, главный виновник пропажи зерна? Мышь во всем призналась, признавайся и ты! А вздумаешь запираться — обезглавлю и четвертую!

Услышал Паук громоподобный голос Духа, пал ниц — лапки трясутся, зубами лязгает, слова вымолвить не может. Вскоре, однако, пришел он в себя:

— Осмелюсь почтительнейше напомнить вашей милости, когда в древности Фу Си изобрел письмена, меня назвали Мудрым Насекомым [106]. Когда я тку паутину, Люди считают это счастливым предзнаменованием. Когда ночные тени сгущаются за порогом дома, когда за дверью перестает лить дождь, выпускаю я нити длиной в сотни ча и тку широкую круглую паутину-ловушку. Рвать Эти нити — дурная привычка одного лишь Жителя Южных гор [107]. Для пропитания мне довольно и горсточки риса; у меня и в мыслях нет ловить насекомых. Никогда не вредил я Людям! Я не посмел бы и сунуться в Королевскую кладовую!

Паук замолчал. Грозно взглянул тогда Дух на Богомола и воскликнул гневно:

— У тебя и вид-то воровской: рот до ушей, глаза выпучены, брюхо толстое — ясно, что жаден ты не в меру. Шея у тебя длинная, глотка широкая — видно, любишь глотать чужое добро. Передние лапы у тебя словно серп, зубы во рту что пилы. Не ты ли помог Мыши уничтожить зерно в Королевской кладовой? Говорят, осенней порою пробрался ты в кладовую, чтобы выпросить у старой Мыши штаны, а заодно поел весь белояшмовый рис, что сгружали в кладовую тридцать семь дней подряд. Старая Мышь во всем призналась, признавайся и ты — заслужишь снисхождение. Ты ведь, как известно, хоть и немощен, да жесток, и этим бахвалишься. Лапы у тебя длинные, как палки: засунешь их между спиц колеса — повозку остановишь! Оставь тебя на воле, так ты, пожалуй, наделаешь бед не меньше, чем хищные звери!

Выслушал Богомол суровые обвинения, поднял лапы, приложил их ко лбу и, поклонившись низко, сказал:

— Вырос я в поле, и не имею ни чинов, ни звания. Желая высмеять человеческую глупость, Чжуан-цзы оговорил меня [108]; слушая бессвязный лепет детей, Люди называют их почему-то Богомолами, — это прозвище дала мне Кошка. Ползая по земле, то и дело попадаю я под ноги Людям, и они давят меня; летая, часто наталкиваюсь на бисерные занавески в Зеленом тереме красоток [109] и падаю в изнеможении. Нет у меня своего угла, всюду я непрошеный гость. Однако в нору старой Мыши я не забирался ни разу, — как же мог я подстрекать эту хищницу к воровству? Вероломная тварь оговорила меня! Слова ее — ложь, не покрывшаяся даже пылью!

Повелел Дух заключить Паука и Богомола в темницу и сказал Мыши:

— Выслушал я Паука и Богомола и убедился в их невиновности. Выдай же настоящих подстрекателей!