Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»

Поражённый до глубины души Сямон засунул картину за пазуху и ушёл.

8

О том, как Иккю с одним человеком загадывали друг другу загадки, а также о том, как прихожанин задал трудный вопрос

Шли дожди пятой луны без перерыва, всё вокруг налилось красками, орошённое влагой, и густо темнела зелень ветвей, и Иккю, наверное, охватила печаль — он затворил плетёную дверь своей кельи и пребывал в задумчивости, когда пришёл человек, лет за тридцать, в дырявой шляпе и латаной-перелатаной травяной накидке, вымокший под хлещущим ливнем, жалкого вида и будто бы убитый горем. Он тихо спросил:

— Можно поговорить?

— Кто же вы? Входите, входите! — сказал Иккю, открывая плетёную дверь.

Тот человек с чувством проговорил:

— Я живу тут неподалёку, завтра нужно проводить поминальные службы, а попросить поблизости некого, вот я и пришёл к вам с надеждой, что преподобный не побрезгует прийти и отведать наше скромное угощение!

Иккю выслушал его и сказал:

— Такова работа монаха, мне это будет несложно. Где же вы живёте? — а тот человек отвечал:

— А место, где находится мой дом, находится на Нигоригава — Мутной реке, в квартале Соконуки-бисяку — Бездонный ковш, место известное. У ворот будет знак, чтоб было понятно. Приходите же непременно! — с этими словами он попрощался и ушёл.

Иккю тогда стал прикидывать: «Как он странно объяснил место! Подумаем, о чём это он!» — и стал разгадывать истинный смысл тех слов. «Вообще-то, Мутная река — это река, по которой недавно пустили воду, то есть Ныне открытая река, Имадэгава. Если у ковша убрать дно, останется ручка, „э“, и стенки, „гава“, так что это должен быть квартал Эгава. Что же, пойдём посмотрим!» — Пошёл он искать то место — и вправду пришёл в квартал Эгава. Стал осматриваться в поисках знака, и увидел висящий перед воротами черпак-сякуси. «Это точно тот знак и есть, ведь монахов ещё называют „сякуси“ — „ученик Шакьямуни“!» — Вошёл в тот дом, и там встретил давешнего посетителя. Вот это находчивость!

Хозяин дома не мог сдержать чувств, и смотрел на Иккю с благоговением, как мучимый жаждой человек смотрит на воду. Думал он: «Загадал ему свои плоские, глупые загадки — а он все их разгадал и пришёл прямиком сюда, воистину обладает он даром всеведения!» — так он думал о нём, как о самом Шакьямуни.

^{Иккю охватила печаль, он затворил плетёную дверь своей кельи и пребывал в задумчивости, когда пришёл человек, лет за тридцать, в дырявой шляпе и латаной-перелатаной травяной накидке, вымокший под хлещущим ливнем, жалкого вида и будто бы убитый горем.}

Тот человек, как и Иккю, был не прочь пошутить, и задумал: «Задам-ка я ему загадку посложнее!» — и, когда закончилась служба, выставил поднос с едой. Тогда преподобный оборотился к подносу, на благо покойному помолился за живых существ, обитающих в трёх видах миров [99], снял крышку с одной из чашек, а там вместо риса насыпаны отруби. Удивился он, заглянул в чашку для супа — там тоже были отруби. Подумал он: «Да тут во всех чашках отруби!» — всплеснул руками и сказал, нисколько не замешкавшись:

— Что же это! Все («мина») чашки заполнены отрубями («нука»)! Получается, сегодня — «минанука», «три семёрки», поминки на двадцать первый день!

Тот человек был поражён, и почтительно поклонился Иккю.

Потом тот человек сказал:

— Именно так, как вы и сказали, — нынче двадцать первый день, как преставился мой отец. Скажите, обрёл ли он плод постижения учения? Тревожусь я — а вдруг он переродился в аду?

— Ну, что-то с ним действительно произошло. А как он вёл себя при жизни? Люди уважали его за хорошее или ругали за плохое? — спросил Иккю.

— Что вам сказать, обычно он не отступал от мирских установлений. Честный, прямодушный, его больше хвалили, и говорили, что он-то, наверное, стал буддой! — отвечал тот, а Иккю, выслушав, уверенно сказал:

— Стало быть, вам не стоит беспокоиться. Стал он не Амидой, не Каннон, а Честным Буддой [100]. Плод учения он обрёл, без сомнения!

Тот человек внимательно слушал и спросил:

— Ну, вы меня успокоили. А вот ещё был у меня старший брат, три года назад помер. Пути Будды он не ведал, впустую проводил дни и ночи, а ещё, стыдно сказать, был он глуп от рождения, все называли его лентяем, и было это досадно. Грехов он не совершал — обрёл ли он плод постижения учения?

— Хоть и не совершал он грехов и преступлений, вряд ли он стал буддой. Если я, монах, и прощу его — другие люди не смогут, и наказания ему не избежать. Он провалился в Ад Дураков [101]. Если будущая жизнь существует, как существуем мы в нынешней, то, без всяких сомнений, ваш отец возродился буддой, а брат — в аду! — рассудил Иккю.

9

Рассказ о рогах улитки, а также рассказ о южном крае земли

Один непоседливый ученик как-то спросил Икюю:

— А расскажите, что самое маленькое в мире?

Иккю услышал вопрос и сказал:

— Ты видел такое мелкое животное, которое называется улиткой?

— Видел, конечно! — отвечал ученик.

— Так вот, эти улитки, когда ползают, у них на голове появляются рога. На правом роге у неё пять сотен царств, и на левом роге — пять сотен царств, а всего — тысяча царств. У них, как и в нашем мире, на небе светят солнце и луна, возвышаются горы, текут реки, и всё остальное тоже точь-в-точь как в этом мире. Светила на небе движутся так, что за один миг там проходит тысяча лет. И всё равно эти страны сражаются, стараясь завоевать одна другую: то страна на левом роге захватит другую на правом, то правая подчинит себе левую, и сражения не утихают. Бывает, год защищают страну, на второй терпят поражение, а потом снова восстают, и за год побеждают и оказываются побеждёнными множество раз. Меньше жителей этих стран ничего не бывает, ведь за один миг там сменяется тысяча лет — даже бабочка-однодневка рождается вечером, а умирает утром.

Тогда ученик спросил:

— Хорошо, а скажите, что же в мире самое большое?

Иккю услышал и сказал:

— Ладно, скажу. Есть в Северном море морская птица [102]. Называют её Великая Пэн. Туловище шириной в тысячу ри [103], и каждое крыло по тысяче ри, так что общий размах у неё — три тысячи ри. Эта птица как-то задумала посмотреть на южный край света, покинула своё Северное море и полетела далеко-далеко. Неизвестно, сколько уж десятков тысяч ри она пролетала в день. Вчера летела, сегодня летит, спешит вперёд уже который год — и всё не ведает, когда же доберётся до края. Даже Великая Пэн устаёт, так что села она на ветку дерева, чтобы дать отдых крыльям, когда снизу раздался громоподобный голос:

— Кто это там без спросу сел на мой ус?

Изумилась Великая Пэн:

— Что это? Не может быть! Я — Великая Пэн, птица, живущая в Северном море, и, раз я такая большая, решила я полететь далеко-далеко и посмотреть на южный край земли, долетела досюда, но устала, силы мои иссякли, решила здесь дать отдых крыльям. Кем же вы изволите быть, что такое большое дерево — это ваши усы? Назовитесь, пожалуйста! — прокричала она. Тогда снизу послышался зычный рёв:

— С твоим размером не стоило и думать попасть на южный край земли! Я, креветка, веками живущая на дне Южного моря, там не бывала ещё! Улетай сейчас же домой! — Так гордившаяся своей величиной Великая Пэн была посрамлена и улетела домой.

А раздражённая креветка подумала: «Такая мелкая птичка — а туда же, задумала попасть на южный край земли и полетела. А мне разве не по силам добраться туда?» — и поплыла из Южного моря дальше на юг. Спешит креветка, плывёт день и ночь по широкому синему морю, но нет конца дороге, и не видно, чтоб скоро подошёл к концу её путь. Вскоре обессилела креветка, увидела пещеру и решила в ней отдохнуть. Тут отовсюду послышалось: