Древнерусская литература. Библиотека русской классики. Том 1
Древнерусская литература. Библиотека русской классики. Том 1 читать книгу онлайн
В томе представлены памятники древнерусской литературы XI–XVII веков. Тексты XI–XVI в. даны в переводах, выполненных известными, авторитетными исследователями, сочинения XVII в. — в подлинниках.
«Древнерусская литература — не литература. Такая формулировка, намеренно шокирующая, тем не менее точно характеризует особенности первого периода русской словесности.
Древнерусская литература — это начало русской литературы, ее древнейший период, который включает произведения, написанные с XI по XVII век, то есть в течение семи столетий (а ведь вся последующая литература занимает только три века). Жизнь человека Древней Руси не походила на жизнь гражданина России XVIII–XX веков: другим было всё — среда обитания, формы устройства государства, представления о человеке и его месте в мире. Соответственно, древнерусская литература совершенно не похожа на литературу XVIII–XX веков, и к ней невозможно применять те критерии, которые определяют это понятие в течение последующих трех веков».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Таково-то зло преступление заповеди отеческой! Что же будет за преступление заповеди Господни? Ох, да только огонь, да мука! Не знаю, как коротать дни. Слабоумием обьят и лицемерием, и лжею покрыт есм, братоненавидением и самолюбием одеян, во осуждении всех человек погибаю. И мняся нечто быти, а кал и гной есм, окаянной, — прямое говно. Отвсюду воняю — и душею, и телом. Хорошо мне жить с собаками и со свиниями в конурах, так же и оне воняют. Да псы и свиньи по естеству, а я чрез естество от грех воняю, яко пес мертвой, повержен на улице града. Спаси Бог властей тех, что землею меня закрыли! Себе уже воняю, злая дела творяще, да иных не соблажняю. Ей, добро так!
Да и в темницу ко мне бешаной зашел, Кирилушком звали, московской стрелец, караульщик мой. Остриг ево аз и платье переменил: зело вшей было много. Замкнуты, двое нас с ним, живем, да Христос с нами и Пречистая Богородица. Он, миленькой, бывало, сцыт под себя и серет, а я ево очищаю. Есть и пить просит, а без благословения взять не смеет. У правила стоять не захочет, — диявол сон ему наводит, — и я чотками постегаю, так и молитву творить станет и кланяется, за мною стоя. И егда правило скончаю, он и паки бесноватися станет. При мне беснуется и шалует, а егда пойду к старцу посидеть в ево темницу, а Кирила положу на лавке, и не велю вставать ему, и благословлю его. И докамест у старца сижу, лежит и не встанет, за молитв старцовых, Богом привязан, — лежа беснуется. А в головах у него образы, и книги, и хлеб, и квас, и прочая, а ничево без меня не тронет. Как прииду, так встанет, и дьявол, мне досаждая, блудить заставливает. Я закричю, так и сядет. Егда стряпаю, в то время есть просит и украсть тщится до времени обеда; а егда пред обедом «Отче наш» проговорю и ястие благословлю, так тово брашна и не ест — неблагословеннова просит. И я ему напехаю силою в рот, так и плачет, и глотает. И как рыбою покормлю, так бес в нем вздивиячится, а сам из него говорит: «Ты же-де меня ослабил!» И я, плакав пред Владыкою, опять стягну постом и окрочю ево Христом. Таже маслом ево освятил, и от беса отрадило ему. Жил со мною с месяц и больши. Перед смертью образумился. Я исповедал ево и причастил, он же и преставися потом. Я, гроб и саван купя, велел у церкви погребсти и сорокоуст [440] по нем дал. Лежал у меня мертвой сутки в тюрьме. И я, ночью встав, Бога помоля и ево, мертвова, благословя, поцеловався с ним, опять лягу подле нево спать. Товарищ мой миленькой был. Слава Богу о сем! Ныне он, а завтра я так же умру.
Да у меня ж был на Москве бешаной, Филиппом звали, как я ис Сибири выехал. В углу в ызбе прикован к стене, понеже в нем был бес суров и жесток, бился и дрался, и не смогли домашние ладить с ним. Егда ж аз, грешный, со крестом и с водою прииду, повинен бывает, и яко мертв падает пред крестом, и ничево не смеет делать надо мною. И молитвами святых отец сила Божия отгнала беса от него; но токмо ум еще был не совершен. Феодор юродивой был приставлен над ним, что на Мезени отступники удавили веры ради старыя, еже во Христа, — Псалтырь над Филиппом говорил и учил молитву говорить. А я сам во дни отлучашеся дому своего, токмо в нощи действовал над ним. По некоем времени пришел я от Федора Ртищева зело печален, понеже сь еретиками бранился и шумел в дому ево, о вере и о законе. А в моем дому в то время учинилося нестройство: протопопица з домочадицею Фетиньею побранились, — дьявол ссорил ни за што. И я пришед, не утерпя бил их обеих и оскорбил гораздо в печали своей. Да и всегда таки я, окаянной, сердит, дратца лихой. Горе мне за сие: согрешил пред Богом и пред ними. Таже бес в Филиппе вздивьял и начал кричать, и вопить, и цепь ломать, бесясь. На всех домашних ужас нападе, и голка бысть велика зело. Аз же без исправления приступил к нему, хотя ево укротить, но бысть не по-прежнему. Ухватил меня и учал бить, и драть, и всяко, яко паучину, терзает меня, а сам говорит: «Попал ты в руки мне!» Я токмо молитву говорю, да без дел и молитва не пользует, ничто. Домашние не могут отнять, а я и сам ему отдался: вижу, что согрешил, пускай меня бьет. Но чюден Господь! Бьет, а ничто не болит. Потом бросил меня от себя, а сам говорит: «Не боюсь я тебя!» Так мне стало горько зело, — бес, реку, надо мною волю взял. Полежал маленько, собрался с совестию, вставше, жену свою сыскал и пред нею прощатца стал. А сам ей, кланяяся в землю, говорю: «Согрешил, Настасья Марковна, прости мя, грешнаго». Она мне также кланяется. Посем и с Фетиньею тем же подобием прощался. Таже среди горницы лег и велел всякому человеку себя бить по пяти ударов плетью по окаянной спине; человек было десяток-другой, и жена и дети стегали за епитимию [441]. И плачют, бедные, и бьют, а я говорю: «Аще меня кто не биет, да не имат со мною части и жребия в будущем веце». И оне и не хотя бьют, а я ко всякому удару по молитве Исусовой говорю. Егда ж отбили все, и я, возстав, прощение пред ними ж сотворил. Бес же, видев неминучюю, опять ис Филиппа вышел вон. Я крестом Филиппа благословил, и он по-старому хорош стал, и потом Божиею благодатию и исцелел о Христе Исусе, Господе нашем, Ему же слава со Отцем и со Святым Духом ныне и присно и во веки веком.
А егда я в Сибири, в Тобольске, был — туды еще везли, — привели ко мне бешанова, Феодором звали. Жесток же был бес в нем. Соблудил в велик день, праздник наругая, да и взбесился, — жена ево сказывала. И я в дому своем держал месяцы з два, стужал об нем Божеству, в церковь водил и маслом освятил, — и помиловал Бог: здрав бысть и ум исцеле. И стал со мною на крылосе петь, а грамоте не учен, и досадил мне в литоргию во время переноса. Аз же ево в то время на крылосе побив и в притворе пономарю [442] велел к стене приковать. Он же, вышатав пробой, взбесился и старова больши. И ушед к большому воеводе на двор, людей разгоняв и сундук разломав, платье княинино на себя вздел, в верху у них празнует, бытто доброй человек. Князь же, от церкви пришед и осердясь, велел многими людми в тюрму ево оттащить. Он же в тюрме юзников бедных перебил и печь розломал. Князь же велел в село ко своим ево отслать, где он живал. Он же, ходя в деревнях, пакости многия творил. Всяк бегает от него, а мне не дадут воеводы, осердясь. Я по нем пред Владыкою на всяк день плакал: Бог, было, исцелил, да я сам погубил. Посем пришла грамота с Москвы, велено меня на Лену ис Тобольска сослать. Егда я на реку в Петров день в дощеник собрался, пришел ко мне бешаной мой, Феодор, целоумен. На дощенике при народе кланяется на ноги мои, а сам говорит: «Спаси Бог, батюшко, за милость твою, что пожаловал — помиловал мя. Бежал-де я по пустини третьева дни, а ты-де мне явился и благословил меня крестом; беси-де и отбежали от меня. И я-де и ныне пришед, паки от тебя молитвы и благословения прошу». Аз же, окаянный, поплакал, глядя на него, и возрадовахся о величии Бога моего, понеже о всех печется и промышляет Господь: ево исцелил, а меня возвеселил. И науча ево и благословя, отпустил к жене ево в дом. А сам поплыл в ссылку, моля о нем света-Христа, да сохранит ево от неприязни впредь. Богу нашему слава!
Простите меня, старец с рабом-тем Христовым: вы мя понудисте сие говорить. Однако уж розвякался, — еще вам повесть скажу.
Еще в попах был, — там же, где брата беси мучили, — была у меня в дому молодая вдова, — давно уж, и имя ей забыл, помнится, кабы Евфимьею звали, — ходит и стряпает, все делает хорошо. Как станем в вечер правило начинать, так ея бес ударит о землю, омертвеет вся и яко камень станет, кажется, и не дышит. Ростянет ея на полу, — и руки, и ноги, — лежит яко мертва. Я, «О всепетую» проговоря, кадилом покажу, потом крест положу ей на голову и молитвы Великаго Василия в то время говорю, так голова под крестом свободна станет, баба и заговорит. А руки, и ноги, и тело еще каменно. Я по руке поглажу крестом — так и рука свободна станет, я так же по другой — и другая освободится так же, я и по животу — так баба и сядет. Ноги еще каменны. Не смею туды гладить крестом. Думаю, думаю, дай ноги поглажу — баба и вся свободна станет. Воставше, Богу помолясь да и мне челом. Покуда-таки ни бес, ништо в ней был, много време так в ней играл. Маслом ея освятил, так вовсе отшел, исцелела, дал Бог.