Историки Рима

63. Фламиний, один из назначенных консулов следующего года, получив по жребию зимовавшие в Плацентии легионы, послал консулу письмо с приказом, чтобы это войско к мартовским идам стояло лагерем в Аримине. Он, действительно, намеревался вступить в должность там, в провинции, помня о своих старинных спорах с сенатом в бытность свою трибуном, а позже и консулом, когда у него сначала хотели отнять консульство, а затем триумф; 464 к тому же ненависть к нему сенаторов увеличилась по случаю нового закона, 465 предложенного народным трибуном Гаем Клавдием против воли сената и при содействии одного только Гая Фламиния из среды сенаторов, — чтобы никто из сенаторов или сыновей сенаторов не владел морским кораблем вместимостью свыше трехсот амфор. 466 Эта вместимость считалась законодателем достаточной, чтобы привезти в город из деревни припасы для собственного употребления; торговля же признавалась для сенаторов безусловно позорной. Закон этот, наделавший очень много шуму, принес Фламинию, который отстаивал его, ненависть знати, но зато любовь народа и, таким образом, вторичное консульство. Ввиду этого он стал опасаться, как бы его не пожелали задержать в городе вымышленными ауспициями, 467 откладыванием Вселатинского празднества 468 и другими помехами, которыми обыкновенно пользовались против консулов, и поэтому, под предлогом поездки по частным делам, тайком уехал в свою провинцию. Когда об этом узнали, негодование сенаторов, и без того уже сильное, еще возросло. «Гай Фламиний, — говорили они, — ведет войну уже не с одним только сенатом, но и с бессмертными богами. Еще прежде он, выбранный консулом при зловещих ауспициях, отказал в повиновении богам и людям, когда они отзывали его с самого поля битвы; теперь он, помня о своей тогдашней непочтительности, бегством уклонился от обязанности произнести в Капитолии торжественные обеты. Он не пожелал в день вступления своего в должность помолиться в храме Юпитера Всеблагого и Всемогущего, увидеть кругом себя собранный для совещания сенат, который его ненавидит и ему одному ненавистен, назначить день Вселатинского празднества и совершить на горе торжественное жертвоприношение Латинскому Юпитеру; не пожелал, после ауспиций, отправиться в Капитолий для произнесения обетов и затем в военном плаще, в сопровождении ликторов, уехать в провинцию. Он предпочел отправиться наподобие какого-нибудь торговца, промышляющего при войске, без знаков своего достоинства, без ликторов, украдкой, как будто удалялся в изгнание. По-видимому, ему показалось более соответствующим величию своей власти вступить в должность в Аримине, чем в Риме, надеть окаймленную пурпуром тогу в каком-нибудь постоялом дворе, чем подле своих пенатов!» Все решили, что его следует — честью ли, или силой — вернуть и заставить сначала лично исполнить все обязанности перед богами и людьми, а затем уже отправиться к войску и в провинцию. Послами (постановлено было отправить таковых) избраны были Квинт Теренций и Марк Антистин; но их слова так же мало подействовали на него, как в его первое консульство письмо сената. Через несколько дней он вступил в должность; но когда он приносил жертву, теленок, раненный уже, вырвался 469 из рук священнослужителей и обрызгал своей кровью многих из присутствовавших; вдали же смятения и тревоги было еще больше, так как не знали, в чем причина испуга. Многие видели в этом предзнаменование больших ужасов. Затем он принял два легиона от прошлогоднего консула Семпрония и два от претора Гая Атилия и повел свое войско по горным тропинкам Апеннин в Этрурию.

КОРНЕЛИЙ ТАЦИТ

470

1. …Решив, что дважды консул Валерий Азиатик был когда-то любовником Поппеи, Мессалина подговаривает Суилия выступить обвинителем их обоих. 471 Ее толкало на этот шаг, помимо всего прочего, желание завладеть садами, которые некогда были созданы Лукуллом; теперь они принадлежали Азиатику, и он украшал их с невиданным великолепием. На помощь ей пришел воспитатель Британника 472 Сосибий — сделав вид, будто помышляет лишь о благе императора, он принялся убеждать Клавдия остерегаться человека, чье влияние и богатство представляют угрозу власти принцепсов. «Азиатик, — говорил он, — был главным зачинщиком убийства Гая Цезаря. 473 Он не только не побоялся признаться в этом перед собранием граждан Рима, но и ставил это злодеяние себе в заслугу. С тех пор слава его гремит в Риме и разошлась по провинциям. Теперь он добивается разрешения на отъезд в германскую армию, рассчитывая, что ему, как уроженцу Виенны, 474 располагающему поддержкой многочисленной и влиятельной родни, без труда удастся взбунтовать племена своих соотечественников». Клавдий не стал ничего выяснять. Тут же он отдает приказ префекту претория Криспину взять отряд легковооруженных солдат и срочно, будто дело идет о подавлении взявшегося за оружие врага, выступить в путь. Криспин находит Азиатика в Байях 475 и, заковав его в кандалы, везет в Рим.

2. Ему не дали возможности оправдаться перед сенатом. Клавдий выслушал его у себя в спальне в присутствии Мессалины и Суилия, предъявившего Азиатику обвинения в том, что он подкупал солдат и, стремясь обеспечить себе их поддержку в осуществлении любого преступного замысла, дарил им деньги и втягивал в свои развратные похождения; что он состоял в незаконной связи с Поппеей и, наконец, что он как женщина отдавался чужим ласкам. Здесь обвиняемый, до тех пор упорно молчавший, не выдержал: «Спроси своих сыновей, Суилий, — крикнул он, — они тебе скажут, что я мужчина». Раз начав, он защищался теперь со все растущим одушевлением. Клавдий был сильно взволнован, даже у Мессалины на глазах появились слезы. Выходя из комнаты, чтобы отереть их, она приказывает Вителлию 476 ни в коем случае не дать обвиняемому ускользнуть, сама же обращает все силы на то, чтобы ускорить гибель Поппеи. Подосланные ею люди запугали Поппею ужасами тюрьмы и убедили ее добровольно принять смерть. Цезарь до такой степени не подозревал обо всем этом, что несколько дней спустя спросил у обедавшего с ним мужа Поппеи Сципиона, почему жена не с ним; Спицион ответил, что она скончалась.

3. Клавдий размышлял над тем, как оправдать Азиатика, когда к нему явился Вителлий. Заливаясь слезами, он напомнил о своей старой дружбе с Азиатиком, о его заслугах перед государством, о знаках внимания, некогда оказанных ими обоими матери принцепса Антонии, упомянул о его недавнем походе против британцев и, перечислив множество других обстоятельств, говоривших в пользу обвиняемого и способных внушить к нему сострадание, стал просить императора предоставить Азиатику самому выбрать род смерти. Клавдий тут же согласился явить подобную милость. Некоторые советовали Азиатику перестать принимать пищу, дабы уйти из жизни без страданий, но он ответил, что должен доставить удовольствие тем, кто был к нему столь милостив. Исполнив обычные телесные упражнения, выкупавшись и весело отобедав, он сказал, что ему было бы больше чести погибнуть от коварства Тиберия или ярости Гая, чем от происков женщины и бесстыдной болтовни Вителлия; затем Азиатик вскрыл себе вены. Перед этим он осмотрел приготовленный для него погребальный костер и велел перенести его в другое место, чтобы густая листва деревьев не пострадала от огня, — столько твердости духа сохранил он в последние минуты жизни.