Эфиопика

– Не забудь сказать в своем ответе, что я твоя сестра.

Поняв намек, Теаген ответил:

– Матушка, что мы эллины, ты сама как-то узнала. Мы – брат и сестра, наши родители были захвачены в плен разбойниками, мы отправились разыскивать их и испытали еще более суровую участь. Мы попали к еще более свирепым людям, лишились всего имущества (а его было много) и едва спаслись сами. По благой воле божества мы встретились с героем Каласиридом [135] и, прибыв сюда, чтобы впредь жить с ним, теперь, как видишь, остались сиротами. Вместе с его сыновьями потеряли мы человека, которого почитали отцом, да он действительно и был им. Вот что случилось с нами. Тебе мы очень благодарны за прием и за руководство, но ты еще больше угодишь нам, если позволишь нам жить уединенно и незаметно и отложишь то благодеяние, о котором ты только что упоминала, то есть знакомство с Арсакой. Не стоит вводить в ее судьбу, столь блистательную и счастливую, нашу чужестранную, скитальческую и печальную жизнь: хорошо, как ты знаешь, чтобы знакомство и встречи бывали только между равными.

Кибела не сдержалась после таких слов Теагена. Ее лицо расплылось, было ясно, что она крайне обрадовалась тому, что они брат и сестра. Она сообразила, что Хариклея не станет помехой или задержкой в любовных замыслах Арсаки.

– Прекраснейший из юношей, – сказала она, – ты не стал бы говорить подобных вещей об Арсаке, познакомившись с этой женщиной. Она годится на все случаи, особенно она помогает тем, кто незаслуженно бедствует. Персиянка родом, она совершенно прониклась всем эллинским, с радостью приходит на помощь эллинам и чрезвычайно любит эллинские нравы и обхождение.

Итак, мужайтесь: ты будешь делать, что полагается мужчине, – и достигнешь почета, а твоя сестра будет подругой ее игр и бесед. Но как же вас звать?

Услыхав, что Теагеном и Хариклеей, Кибела промолвила:

– Подождите меня здесь, – и поспешила к Арсаке, ранее приказав привратнице, тоже старухе, чтобы та ни в коем случае не позволяла войти к ним кому бы то ни было, и не разрешала выйти куда-либо и молодой чете.

Привратница спросила:

– Даже если придет твой сын Ахэмен? Лишь только ты ушла в храм, он тоже вышел, чтобы пойти помазать глаза. Ты знаешь, он еще немного страдает ими.

– Да, даже его не впускай, – отвечала Кибела. – Запри дверь, храни ключи при себе и говори, будто они у меня.

Распоряжение Кибелы было выполнено.

Чуть только она ушла, уединение внушило Теагену и Хариклее плач и воспоминание о случившемся. Они принялись горевать, причем почти что одни и те же слова и мысли были у них.

Она непрерывно стонала: «О Теаген!», а он: «О Хариклея!» Он говорил: «Что за судьба опять постигла нас!» Она же: «С чем-то придется нам встретиться?»

При каждом слове они целовались, плакали и опять целовались. Наконец, вспомнив о Каласириде, они обратили свой плач в скорбь по нем. Более горевала Хариклея, так как в течение более долгого времени она видела, от него, заботы и уход.

– Увы, Каласирид, – восклицала она, рыдая, – я лишена возможности произносить самое почтенное имя – отец. Божество возревновало о том, чтобы всячески лишить меня возможности обращаться к отцу. Природного моего отца я не знала, удочерившему меня Хариклу я, увы, изменила, а его преемника, воспитателя моего и спасителя, лишилась. И даже по обычаю оплакивать не погребенное его тело не позволяют мне жрецы. Тебе, воспитатель, спаситель и, прибавлю я, отец, – моими слезами совершаю я, хотя бы и здесь, хотя бы насколько возможно, – возлияние, вопреки воле божества, и приношу в жертву мои кудри.

С этими словами Хариклея стала рвать на себе волосы. Теаген ее удерживал, умоляюще схватывал ее руки, но она продолжала в трагическом слоге:

– К чему мне еще жить? Какого ожидать упования? Руководитель на чужбине, посох в скитании, вожатый в пути на родину, с чьей помощью я узнала о своих родителях, в несчастиях утешение, трудностей облегчение и разрешение, якорь всего нашего положения, – Каласирид погиб, оставив нас, несчастную чету, как бы слепцами, не знающими, как быть на чужбине. Всякое путешествие, всякое мореплавание пресечено нашим неведением. Ушел почтенный и ласковый ум, мудрый и достойный своих седин, не доведя до конца своих нам благодеяний.

Так и в таком роде жалостно сетовала Хариклея. Теаген то увеличивал ее плач своим собственным, то, щадя Хариклею, подавлял его.

В это время приходит Ахэмен и, найдя двери запертыми на засов, спрашивает привратницу, что это значит. Узнавши, что это дело его матери, он подошел к дверям, недоумевая о причине, и услыхал плач Хариклеи. Нагнувшись к отверстию, через которое отмыкалась цепь засова, он увидел происходившее там и стал снова спрашивать привратницу, кто там внутри. Она ответила, что не знает всего, знает только, что это, по-видимому, какие-то чужестранцы, девушка и юноша, только что водворенные сюда его матерью. Ахэмен опять нагнулся и попытался тщательно разглядеть, кого увидел. Совершенно не зная Хариклеи, он все же сильно удивился ее красоте и представлял себе, как бы она выглядела, не будучи заплаканной. Удивление незаметно увлекло его к любовной страсти.

Что же до Теагена, то Ахэмену казалось, что, хотя туманно и смутно, все-таки он его узнаёт.

Ахэмен еще вглядывался, как вдруг возвратилась Кибела.

Она успела сообщить Арсаке обо всем, что было с молодою четой, и поздравила Арсаку с удачей: само собой совершилось то, чего никто не надеялся достичь бесчисленными замыслами и хитростями, – любимец Арсаки будет жить в одном с нею доме, их свидания будут обеспечены. Многими такого рода словами она возбудила Арсаку и с трудом удержала ее от попытки сейчас же увидеть Теагена, говоря, что не стоит Арсаке являться перед юношей бледной и с распухшими от бессонницы глазами: ей нужно отдохнуть этот день и вернуть обычную красоту. Многими такого рода словами Кибела привела Арсаку в хорошее настроение, внушала надежду, что все совершится по ее желанию, и научила, что нужно делать и как встретиться с чужеземцами.

После всего этого Кибела возвратилась домой.

– О чем ты хлопочешь, сын мой? – спросила она Ахэмена.

Тот ответил:

– Я хочу знать о чужеземцах, которые находятся там внутри, кто они такие и откуда.

– Нельзя, дитя мое, – возразила ему Кибела, – соблюдай молчание, храни все в себе, никому не рассказывай и не общайся с чужеземцами. Такова воля госпожи.

Ахэмен ушел, покорно повинуясь матери и считая, что Теаген взят для обычных любовных услуг Арсаке. Уходя, он рассуждал сам с собой: «Не тот ли это юноша, кого я недавно принял от начальника стражи Митрана, чтобы отвести его к Ороондату для отправки великому царю, и кого у меня отняли бессейцы с Тиамидом? Тогда я едва не подвергся смертельной опасности, лишь один я спасся из всех, кто его вел. Неужели меня обманывают глаза? Нет, они болят меньше, и я различаю предметы почти как обычно. К тому же я слышал, что Тиамид накануне был здесь и, после единоборства с братом, получил жречество. Значит, это тот самый юноша. Но пока надо молчать, что я его узнал, и постараться выведать, какие намерения у госпожи насчет чужеземцев».

Так рассуждал Ахэмен сам с собою, Кибела же, вбежавши к молодой чете, застигла следы слез. Хотя при скрипе отворяющейся двери Теаген и Хариклея постарались привести себя в порядок и вернуть обычный вид своим уборам и взорам, все же они не могли скрыть от старухи, что слезы еще стояли в их глазах.

Кибела воскликнула:

– Сладчайшие мои детки, зачем вы безвременно плачете, когда надо радоваться, когда надо считать себя счастливыми, раз судьба вам улыбнулась. Намерения Арсаки по отношению к вам самые лучшие и для вас желательные: она согласилась принять вас на следующий день, а пока велела вас всячески приветствовать и оказывать вам услуги. Бросьте этот неразумный, прямо-таки детский плач, следите за собою, приведите себя в порядок, уступите и повинуйтесь воле Арсаки.