Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

6. Задержавшись по военным соображениям на пять дней под Кибистрой, я спас от заговора ничего не подозревавшего царя Ариобарзана, неприкосновенность которого мне, по твоему предложению, препоручил сенат, и не только был для него избавителем, но также позаботился о том, чтобы он царствовал с авторитетом 865. Метре и тому, кого ты мне внимательно препоручил — Афинею, которые были наказаны изгнанием вследствие дерзости Афинаиды 866, я создал величайший авторитет и влияние у царя, а так как в Каппадокии была бы вызвана большая война, если бы жрец 867 стал защищаться с оружием в руках, что он, как полагали, собирался сделать, — это молодой человек, располагающий и конницей, и пехотой, и деньгами, — то я, втайне от тех, кто желал кое-каких перемен, достиг того, что он удалился из царства, а царь без потрясений и применения оружия с достоинством занял царство, оградив весь авторитет своей власти.

7. Тем временем я узнал из писем многих и от посланцев, что большие силы парфян и арабов подступили к городу Антиохии, и что их многочисленная конница, перешедшая в Киликию, истреблена отрядами моей конницы и преторской когортой 86810, находившейся в Эпифанее для ее обороны. Поэтому, принимая во внимание, что войска парфян, не допущенные в Каппадокию, находятся невдалеке от границ Киликии, я повел войско к Аману, совершая возможно большие переходы. Как только я туда прибыл, я узнал, что враг отступил от Антиохии, что Бибул в Антиохии. Дейотара, уже спешившего ко мне с многочисленной и сильной конницей и пехотой и со всеми своими силами, я известил, что, по-видимому, нет оснований, почему бы ему не быть в своем царстве, и что я тотчас же отправлю к нему посланцев с письмом, если бы случайно произошло что-нибудь неожиданное.

8. Так как я приехал с намерением, если того потребуют обстоятельства, прийти на помощь обеим провинциям 869, то я теперь продолжал осуществлять то, что я уже ранее признал чрезвычайно важным для обороны обеих провинций, — усмирять Аман и изгонять с этой горы постоянного врага. Притворившись, что я отступаю от этой горы и направляюсь в другие части Киликии, я, находясь на расстоянии однодневного перехода от Амана и расположившись лагерем под Эпифанеей, за три дня до октябрьских ид, когда стало вечереть, с легко вооруженным войском в течение ночи совершил такой переход, что за два дня до октябрьских ид, на рассвете, поднялся на Аман, и мы, распределив когорты и вспомогательные войска — над одними вместе со мной начальствовал легат брат Квинт, над другими легат Гай Помптин, над остальными легаты Марк Анней и Луций Туллий, — сокрушили большую часть ничего не подозревавших врагов, которые были убиты или взяты в плен, после того как путь к бегству был им отрезан. Эрану же, которая походила не на селение, а на город, потому что была столицей Амана, а также Сепиру и Коммориду, так как эти города долго ожесточенно сопротивлялись, с предрассветного времени до десятого часа дня, в то время как Помптин занимал ту часть Амана, мы взяли, убив великое множество врагов, и подожгли много малых крепостей, взятых силой.

9. После таких действий мы на четыре дня расположились лагерем у подножия Амана, под Алтарями Александра 870, и провели все это время, разрушая остатки Амана и опустошая поля на той части этой горы, которая относится к моей провинции.

10. Завершив это, я отвел войско к Пиндениссу, городу элевтерокиликийцев 871. Так как он был расположен очень высоко и в чрезвычайно укрепленном месте и был населен теми, кто никогда не повиновался даже царям, и так как они принимали беглых и с великим нетерпением ожидали прихода парфян, то я счел, что для авторитета моей власти важно подавить их дерзость, чтобы тем легче сломить прочих, враждебно относившихся к нашей власти. Я окружил его валом и рвом, отрезал шестью укреплениями и огромным лагерем, осадил при помощи насыпи, навесов и башен; применив множество метательных орудий 872, с помощью многочисленных стрелков, я с большим трудом для себя, без тягот и расходов для союзников, закончил дело на пятьдесят седьмой день: после того как все части города были разрушены или подожжены, жители оказались вынуждены отдаться под мою власть. Соседями их были тебарцы, такие же, как они, преступные и дерзкие; взяв Пинденисс, я принял от них заложников; войско я разместил на зимних квартирах. Это дело я поручил брату Квинту с тем, чтобы он сосредоточил войско во взятых или плохо усмиренных селениях.

11. Теперь, прошу тебя, будь уверен в том, что если об этом будет доложено сенату, то я сочту, что мне воздана высшая похвала, если ты в своем высказывании одобришь оказание мне почестей. И хотя я знаю, что о таких делах обычно просят и выслушивают просьбы самые значительные люди, я все же нахожу нужным скорее напомнить тебе, нежели просить. Ведь ты — тот, кто так часто возвеличивал меня своими высказываниями, кто речью, кто прославлением, кто высшей похвалой в сенате, на народных сходках превозносил меня до небес, чьим словам я всегда придавал такой вес, что полагал, будто благодаря одному твоему слову, соединенному с похвалой, я достигаю всего. Наконец, я помню, что когда ты отказался голосовать за устройство молений 873 в честь одного достославного и прекрасного мужа, ты говорил, что будешь за них голосовать, если их предложат за то, что он совершил в Риме как консул 874. Опять-таки ты голосовал за моления в мою честь, когда я носил тогу 875, не за разумное управление государством, как в честь многих, а за спасение государства, как не делали ни для кого.

12. Умалчиваю о том, что ты подвергся ненависти, подвергся опасностям, подвергся всем моим злоключениям и даже, много более того, — если бы я согласился, — был бы вполне готов подвергнуться им; о том, наконец, что моего врага 876 ты счел своим врагом; даже его гибель, чтобы я легко понял, как высоко ты меня ценишь, ты одобрил своей защитой дела Милона в сенате. Я же ответил тебе следующим, — но это, полагаю, не благодеяние, а правдивое свидетельство и суждение: твоими выдающимися доблестями я восхищался не молча — кто не делает этого по отношению к тебе? — нет, во всех своих речах, поданных мнениях, выступлениях в суде, всех сочинениях, греческих, латинских, наконец, во всех своих разнообразных произведениях я ставил тебя выше не только тех, кого мы видели, но и тех, о ком мы слыхали.

13. Быть может, ты спросишь, по какой это причине я придаю такое большое значение этим молениям и почету от сената. Буду говорить с тобой уже по-дружески, как это достойно и нашего взаимного расположения, и обязанностей друг перед другом, и глубочайшей дружбы, и тесного общения также между нашими отцами. Если когда-нибудь был кто-либо, и по своей природе и, более того, как мне, по крайней мере, кажется, по образу мыслей и образованию далекий от стремления к пустой славе и пересудам черни, то это, конечно, я. Свидетелем этому — мое консульство, во время которого, как в остальной жизни, я, признаюсь, стремился к тому, из чего может родиться истинная слава; но стремиться к славе самой по себе я никогда не считал нужным.

Поэтому я пренебрег и богатой провинцией 877 и несомненной надеждой на триумф; наконец, жречества 878, хотя я, как ты, думается мне, полагаешь, и мог достигнуть его без всякого труда, я не домогался. Опять-таки, испытав несправедливость 879, которую ты всегда называешь бедствием государства, а моим не только не бедствием, но даже славой, я постарался воспрепятствовать самым лестным для меня решениям и сената и римского народа. И вот я и впоследствии пожелал сделаться авгуром, чем я когда-то пренебрег, и теперь нахожу нужным стремиться к тому почету 880, которым я некогда пренебрег и который сенат обычно воздает за военные действия.