Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

6. Но ты скажешь, что я благоволю к одним только грекам. Как? Разве я не успокоил всеми мерами Луция Цецилия? Какого человека — с таким гневом, с такой надменностью! За исключением Тусцения 636, дело с которым непоправимо, кого только я ни смягчил! Вот на нашу голову — Катиен, человек ничтожный и грязный, но с всадническим цензом; и он будет умилостивлен. Не упрекаю тебя за то, что ты был несколько суров с его отцом: твердо знаю, что ты поступил так, имея основания. Но к чему было такое письмо, какое ты послал ему самому: «Он сам водружает для себя крест, с которого ты ранее снял его; ты позаботишься о том, чтобы дым его коптил под рукоплескания всей провинции». К чему было писать какому-то Гаю Фабию (и это письмо также Тит Катиен носит с собой повсюду), что «тебе доносят, что охотник на людей 637 Лицин вместе со своим коршуненком взимает дань»? Затем ты просишь Фабия сжечь заживо и отца и сына, если сможет; в противном случае прислать их тебе, чтобы они были сожжены по суду. Это письмо, посланное тобой Фабию ради шутки, если оно действительно твое, при чтении вызывает к себе ненависть жестокостью своих выражений.

7. Если ты перечитаешь указания, содержащиеся во всех моих письмах, то поймешь, что я порицал только резкость в речах и вспыльчивость и, быть может, изредка непродуманность в переписке. Если бы в этом мой авторитет пересилил твой ли несколько резкий характер, некоторое ли наслаждение гневом 638, или соль и остроту речей, то я, конечно, ни о чем бы не жалел. Мало, ты думаешь, огорчает меня, когда я слышу, каким уважением пользуется Вергилий или твой сосед Гай Октавий 639? А если ты ставишь себя выше своих ближайших соседей, киликийского и сирийского 640, то вот уже высокая оценка! Но при этом мне больно, что те, кого я назвал, не превосходя тебя честностью, превосходят умением приобретать расположение, — а они ведь не знают ни о Кире Ксенофонта, ни об Агесилае, о царях, от которых, при всей их великой власти, никто никогда не услыхал ни одного резкого слова.

III. 8. Но я хорошо знаю, какую пользу я принес, давая тебе эти указания с самого начала. Теперь же, при отъезде, оставь, прошу тебя, самое приятное воспоминание о себе, что ты, мне кажется, и делаешь. Твой преемник очень ласковый человек. Во всех остальных отношениях после его приезда будут сожалеть о тебе. Посылая письма 641, ты оказался, как я часто писал тебе, слишком уступчивым. Уничтожай, если сможешь, все противозаконные письма, уничтожай необычные, уничтожай противоречивые. Стаций рассказал мне, что письма обычно приносятся тебе уже написанными, читаются им и, если они противозаконны, тебе об этом сообщается; а до его приезда к тебе не было никакого отбора писем; отсюда свитки избранных посланий, которые обычно ставят тебе в вину.

9. В этом отношении я не делаю тебе теперь никаких наставлений, ибо поздно, но ты можешь знать, что я давал тебе много разнообразных и тщательных наставлений. Однако о том, что я поручил Феопомпу, когда он предупредил меня, позаботься при помощи преданных тебе людей; это легко сделать — уничтожать такого рода письма: прежде всего противозаконные, затем противоречивые, затем написанные непристойно и необычайно и, наконец, оскорбительные для кого-либо. Я не думаю, что это столь важно, как об этом говорят, и если ты из-за своей занятости относился к этому с недостаточным вниманием, то теперь пересмотри и приведи в порядок. Я прочел письмо, написанное, говорят, самим номенклатором 642 Суллой; оно не заслуживает одобрения. Я прочел также несколько писем, полных гнева.

10. Но о письмах как раз кстати. Когда я держал в руке эту страницу, ко мне пришел новоизбранный 643 претор Луций Флавий, мой близкий друг. Он сообщил мне, что ты послал его управителям письмо, показавшееся мне крайне противозаконным, — чтобы они не брали чего-либо из имущества, принадлежавшего Луцию Октавию Насону, наследником которого является Луций Флавий 644, прежде чем они не выплатят денег Гаю Фунданию 645; кроме того, ты, по словам Луция Флавия, послал письмо жителям Аполлониды 646, чтобы они не позволяли брать что-нибудь из имущества, принадлежавшего Октавию, прежде чем не уплатят долга Фунданию. Это не кажется мне правдоподобным, так как слишком не соответствует твоему благоразумию. Чтобы наследник не брал? А что, если он отрицает долг? Что, если он вообще не должен? Что? Разве претор устанавливает наличие долга? Что? Я ли не настроен в пользу Фундания, не друг ему, меня ли не побуждает сочувствие? Более чем кого-либо другого; но законный путь в некоторых делах таков, что для приязни совершенно не остается места. При этом Флавий говорил мне, что в письме, которое он называл твоим, написано, что ты либо отблагодаришь их как друзей, либо обойдешься с ними как с врагами.

11. К чему много слов? Он был удручен, горько жаловался мне и умолял меня написать тебе самое тщательное письмо. Это я и делаю и настойчиво еще и еще прошу тебя позволить управителям Флавия брать из наследства и больше ничего не предписывать жителям Аполлониды во вред Флавию. Ради Флавия и, разумеется, ради Помпея ты сделаешь все. Я не хочу, клянусь богом верности, казаться тебе великодушным из-за допущенной тобой несправедливости по отношению к тому человеку, но прошу тебя самого оставить постановление или какой-нибудь документ в виде постановления или письма, благоприятный для дела Флавия. Этот человек, очень почитающий меня и оберегающий свои права и достоинство, опечален тем, что ни дружба, ни его право не имели значения в твоих глазах. К тому же, думается мне, и Помпей и Цезарь в свое время поручили тебе дело Флавия, и сам Флавий писал тебе, равно как и я. Поэтому, если есть что-нибудь, что ты считал бы нужным сделать по моей просьбе, то пусть будет именно это. Если любишь меня, то позаботься, постарайся и сделай, чтобы Флавий был очень благодарен и тебе и мне. Прошу тебя об этом так, что настоятельнее я уже не мог бы просить.

IV. 12. То, что ты пишешь мне о Гермии 647, клянусь, меня очень огорчило. Я написал тебе совсем не братское письмо. Возмущенный словами Диодота, вольноотпущенника Лукулла, так как я только что услыхал о сделке, я написал в состоянии гнева и хотел вернуть это письмо. За это письмо, не по-братски написанное, ты должен по-братски простить.

13. Я очень рад, что ты пользуешься любовью Ценсорина, Антония 648, Кассиев 649 и Сцеволы 650, как ты пишешь. Прочее содержание того же письма было более напыщенным, нежели я хотел бы: корабль по прямому пути... раз умереть 651. Это будет слишком приподнятым. Мои упреки были полны любви, я сетовал по поводу некоторых вещей, — не крупных и даже скорее незначительных. Не будь у нас многочисленных врагов, я никогда не счел бы тебя достойным даже малейшего порицания за что бы то ни было, ибо ты ведешь себя безупречно. То, что я написал тебе в виде некоторого увещевания и упрека, я написал из старания быть бдительным, каким я остаюсь и останусь, и не перестану просить тебя делать то же.