Историки Рима

Так бок о бок с мощью явилась алчность, безмерная и ненасытная, она сквернила и крушила все, ни о чем не тревожилась и ничем не дорожила, пока сама не сломала себе шею. Да, потому что стоило найтись среди знати людям, которые несправедливому могуществу предпочли истинную славу — и началось смятение в государстве и гражданская распря, подобная буйству стихий.

XLII. Когда Тиберий и Гай Гракхи, — их предки много и хорошо послужили общему делу в Пунической и в других войнах, — стали изобличать преступления немногих, а для простого народа требовать свободы, знать, виновная и потому смущенная обвинениями, воспротивилась действиям Гракхов, встретив поддержку у союзников и латинян, а также у римских всадников, которых надежда на добрые связи со знатными оторвала от народа. Сперва убили Тиберия, трибуна, потом, спустя несколько лет, Гая, триумвира-основателя колоний, 157 который вступил на путь брата, а вместе с Гаем — Марка Фульвия Флакка. Нет слов, в своей жажде победить Гракхи обнаружили слишком мало умения владеть собою. Но человек достойный предпочтет поражение такой победе, когда несправедливость опрокинута недопустимым приемом; а знать воспользовалась победою с ничем не сдержанным своеволием и многих лишила жизни, многих отечества, на будущее прибавив не столько себе силы, сколько врагам своим — страха. Не раз губило это великие государства, когда одни стараются победить других любыми средствами, а с побежденными — расправиться покруче. Но если бы я вздумал рассуждать подробно и в соответствии с важностью предмета о страстях враждующих станов и вообще о нравах в государстве, скорее исчерпалось бы время, чем содержание беседы. А потому возвратимся к начатому.

XLIII. После Авлова замирения и позорного нашего отхода вновь избранные консулы Метелл и Силан поделили меж собою провинции, и Нумидия досталась Метеллу, хотя и противнику народа, но человеку решительному и неизменно, безукоризненно честному. Едва вступив в должность, он все внимание устремил на войну, которую ему предстояло вести: прочие дела, полагал он, столько же касаются второго консула, сколько его самого. Не доверяя старому войску, он набирал новое, созывал отовсюду подкрепления, готовил коней, оружие, метательные снаряды и прочее военное снаряжение, продовольствие в достатке, коротко говоря, не упускал из виду ничего, что может быть полезно на войне, всегда переменчивой и требовательной. Исполнению этих планов способствовали и сенат — своею поддержкой, и союзники, и латиняне, и цари — добровольно посылая вспомогательные отряды, и, наконец, все граждане в целом — редкостным воодушевлением. Когда все намеченное было завершено и готово, Метелл отбыл в Нумидию, сопровождаемый крепкими упованиями сограждан — ради многих его достоинств, но, в первую очередь, ради непоколебимого равнодушия к богатству: ведь до тех пор именно алчность должностных лиц расшатывала в Нумидии нашу силу и увеличивала силу врага.

XLIV. Но в Африке проконсул Спурий Альбин 158 передал ему войско вялое и трусливое, не способное ни к трудам, ни к опасностям, дерзкое и проворное на язык, не на руку, грабящее союзников и ограбленное врагом, не знающее ни власти, ни порядка. И не столько было новому командующему надежды и пользы от многочисленности воинов, сколько тревоги от их испорченности. Хотя задержка выборов сократила срок боевых действий и хотя Метелл представлял себе, с каким нетерпением ждут римляне добрых вестей, все же он решил начинать войну не прежде, чем вернет солдат к строгому обычаю предков и принудит их переносить трудности. Альбин, потрясенный бедою брата и войска, не желал покидать пределов Провинции и всю часть теплого времени, пока сохранял командование, почти безвыходно держал солдат в постоянных лагерях — разве что смрад или нужда в корме для лошадей вынуждали переменить место. Лагери не укреплялись, ночных караулов по правилам военного искусства не выставляли. Каждый покидал свое расположение, когда вздумается. Днем и ночью слонялись по округе бродячие торговцы вперемешку с солдатами, они опустошали поля, врывались в дома, дрались друг с другом из-за добычи, угоняли скот и рабов и выменивали у купцов на привозное вино и иные подобные товары, продавали пайковое зерно и ежедневно покупали свежий хлеб; одним словом, все мерзости безделия и роскошества, какие только можно назвать или представить себе, в этом войске были собраны, и еще многое другое.

XLV. В этих трудных обстоятельствах Метелл, как удалось мне узнать, выказал не менее величия и мудрости, нежели в борьбе с врагом, — с такою сдержанностью находил он должную меру меж попустительством и свирепством. Первым же приказом он истребил то, что питало праздность: запрещалось продавать в лагере печеный хлеб и любую другую готовую пищу, запрещалось торговцам следовать за войском, запрещалось рядовым иметь при себе в лагере или на походе рабов и вьючных животных, строгий предел был положен и прочим злоупотреблениям. Кроме того, он устраивал ежедневные вылазки во всех направлениях, и всякий раз снимался с лагеря, и окружал новую стоянку рвом и валом, словно на глазах у неприятеля, и расставлял частые караулы, и сам вместе с легатами их поверял, а на походе появлялся то в голове колонны, то в хвосте, то посредине, следя, чтобы никто не выходил из рядов, чтобы воины теснее сплачивались вокруг знамен и чтобы каждый сам нес свой запас еды и свое оружие. Так, скорее предупреждая провинности, нежели карая их, он в короткий срок вернул войску силу.

XLVI. Между тем Югурта, следивший через лазутчиков за действиями Метелла, получил из Рима надежное известие, что новый консул неподкупен, — и тут впервые усомнился в своем деле и непритворно попытался сдаться. Он отправил к Метеллу послов с изъявлениями покорности и одною мольбою — сохранить жизнь ему и его детям, а все прочее пусть будет во власти римского народа. Но Метеллу уже неоднократно открывалась возможность убедиться, сколько в нумидийском племени ненадежности, непостоянства и жажды мятежа. И вот он встречается с каждым из послов в отдельности, исподволь их испытывает и, найдя, что они могут быть ему полезны, сулит щедрые награды и уговаривает выдать ему Югурту лучше всего живым, а если не удастся, то мертвым. Во всеуслышание, однако ж, он велел отвезти царю такой ответ, какого тот и желал.

Затем, несколькими днями позже, с войском, изготовившимся к боям, он вступил в Нумидию, где, казалось, никто не ждал войны: хижины были полны людей, скот и крестьяне оставались в полях. Из городов и деревень навстречу римлянам выходили доверенные царя и предлагали хлеб и другие припасы, вызывались исполнить любое поручение. Но бдительность Метелла не ослабевала, он подвигался вперед с такими предосторожностями, словно враг был рядом, далеко разведывал все вокруг, изъявления покорности считал одною видимостью, был убежден, что царь ищет случая для засады. А потому сам консул с когортами легкой пехоты и отборными пращниками и лучниками находился в голове строя, тыл прикрывала конница под командою легата Гая Мария, а по обоим флангам Метелл разместил всадников из вспомогательных отрядов, подчинив их военным трибунам и начальникам когорт, чтобы эти всадники вместе с велитами 159 отбивали наскоки неприятельской конницы, откуда бы та ни появилась. Столь был Югурта коварен, столь глубоким обладал знанием местности и военного искусства, что нельзя было решить, вблизи он опаснее или вдали, в поисках мира или в разгаре борьбы.

XLVII. В небольшом расстоянии от дороги, которою шел Метелл, был расположен нумидийский город Вага, главный торговый город всего царства; там издавна селились и занимались делами многие купцы-италийцы. Консул поставил в Ваге караульный отряд, чтобы испытать, как к этому отнесутся жители, а также и ради выгод местоположения. Туда же он распорядился свозить хлеб и все прочее, потребное для войны, полагая — и очень разумно, — что множество торговцев сумеет и помочь войску продовольствием, и защитить уже сделанные запасы.