Вторая речь против Филиппа

„Нет, клянусь Зевсом, — скажет, пожалуй, кто-нибудь, точно и в самом деле знающий все это, — не из захватнических побуждений и не из тех, в которых я сейчас его обвиняю, он тогда сделал, это, но потому, что притязания фиванцев были более справедливы, чем ваши“. Но именно на это соображение меньше, чем на какое бы то ни было другое, можно ему сейчас сослаться. В самом деле, как же человек, который сейчас требует от лакедемонян предоставления независимости Мессене, может оправдывать свои действия ссылкой на то, что находит это справедливым, после того как сам тогда передал Орхомен и Коронею во власть фиванцев?

„Да нет же, он был вынужден к этому, клянусь Зевсом (это только и остается говорить!), и согласился вопреки собственным намерениям, оказавшись между фессалийскими всадниками и фиванскими гоплитами“. Отлично! Вот поэтому он, как говорят, и думает держаться осторожно с фиванцами, а некоторые, расхаживая кругом по городу, сочиняют басни, будто он собирается укрепить Элатею. Но он думает и еще продумает, как я полагаю, а в то же время мессенцам и аргосцам не раздумывает помогать против лакедемонян; он просто посылает туда наемников, препровождает деньги и сам ожидается там с большим войском. Так что же, — если он хочет уничтожить теперешних врагов фиванских-лакедемонян, станет ли он теперь спасать тех, кого ранее сам же погубил,- фокидян? Да кто же этому может поверить? Но, хотя бы Филипп сделал это первоначально под давлением необходимости и против собственного желания или отказывался теперь иметь дело с фиванцами, я лично не представляю себе, чтобы он стал бороться в таком случае так настойчиво с их врагами; но судя по его теперешним поступкам, можно видеть, что он и тогда действовал по собственному расчету, да и теперь, если правильно смотреть на дело, по всем признакам его деятельность направлена всецело против нашего государства».. И это выходит сейчас у него как-то в силу необходимости, В самом деле, смотрите. Он хочет властвовать, а в этом он видит противников только в одних вас. Преступления против вас совершает он уже с давних пор и это сам отлично знает за собой. Владея вашим прежним достоянием, он через это обеспечивает себе обладание всем остальным: он понимает, что, если бы он упустил из рук Амфиполь и Потидею, тогда и пребывание у себя, на родине не было бы у него надежным. Таким образом он знает обе эти вещи: и то, что сам имеет враждебные замыслы против вас, и то, что вы это замечаете. Но поскольку он считает вас за людей благоразумных, он и думает, что вы в праве его ненавидеть, и он насторожил внимание, ожидая, что вы при первом же удобном случае нанесете ему какой-нибудь удар, если он не успеет вас предупредить. Вот почему он полон бдительности, держится наготове, подстрекает кое-кого против нашего государства — именно, фиванцев и тех из пелопоннесцев, которые разделяют их вожделения; он понимает, что ради своих захватнических стремлений они будут довольны создавшимся положением, а по своей ограниченности не способны ничего предвидеть в дальнейшем. А между тем для людей, хоть мало-мальски соображающих, наглядными примерами могут быть те случаи, о которых мне приходилось уже говорить перед мессенцамн к аргосцамн, а, может быть, еще лучше будет рассказать также я вам.

«Как вы думаете, граждане месеенские, — говорил я, — с каким неудовольствием слушали олинфяне всякого кто говорил что-нибудь против Филиппа в те времена, когда он уступал им Анфемунт — город, которого домогались все прежние цари Македонии, когда он отдавал им Потидею, изгоняя ив нее афинских колонистов, причем вражду с нашей стороны он принял на себя, а ту область отдал им в пользование. Как по-вашему, — могли ли они тогда ожидать, что такая судьба постигнет их, и разве поверили бы они, если бы кто-нибудь сказал им это? Однако же, — сказал тогда я, — недолго пришлось им попользоваться чужой землей, а теперь уж на долгое время они лишены им своей собственной земли, позорно изгнаны, не только побеждены, но и. преданы своими же людьми и даже проданы. Вот как ненадежна для свободных государств эта чрезмерная близость с тиранами.. Ну, а фессалийцы? Как вы думаете, — спрашивал я, — в то время, когда он изгнал у них тиранов, и еще потом, когда возвращал им Никею и Магнесию, разве тогда могли они ожидать, что у них будет установлено существующее теперь десятивластие? Или, что человек, вернувший им участие в Пилейской амфиктионии, сам отнимет у них их собственные доходы? Конечно, нет. А между тем, в действительности это уже произошло и стало общеизвестным. А вы, — продолжал я, — глядите на Филиппа, как он раздает вам владения и сулит обещания; но, молитесь богам, если есть у вас здравый смысл, чтобы после не пришлось вам увидать его при таких условиях, корда он уже успеет вас обойти своими обманами и происками. Так вот есть же, клянусь Зевсом, — говорил тогда я, — разные средства, изобретенные государствами для своей обороны и спасения, как валы, стены, рвы и тому подобное. Все это — средства, созданные руками человеческими и требующие на себя расходов. Но есть одна вещь, общая у всех разумных людей, которую природа имеет сама по себе как оборонительное оружие; она хороша и спасительна для. всех, а особенно для демократических государств против тиранов. Что же это такое? Это — недоверие. Его храните, его держитесь. Если будете его блюсти, ничего страшного с вами не случится Чего вы ищете? — спрашивал я, — свободы? Да разве вы не видите, что Филипп не имеет ничего общего с ней даже по своему именованию: ведь всякий царь и тиран есть враг свободы и противник законов. Поберегитесь же того,- заключил тогда я,- чтобы стремясь избавиться от войны, вы не нашли себе господина.

Они выслушали это и шумными одобрениями подтверждали правильность моих слов, а потом прослушали и еще много речей иного содержания, произнесенных послами и в моем присутствии, да еще и позднее, уже без меня; однако, как видно, они все равно не откажутся от дружбы с Филиппом и от того, что он им обещает. И не то странно, если мессенцы и некоторые из пелопоннесцев сделают что-нибудь вопреки здравому расчету, хотя и видят, что для них всего лучше, но странно, если вы — люди, которые и сами понимаете дело, да и от нас, ораторов, слышите сообщения о замыслах, какие ведутся против вас, об осадных сооружениях, со всех сторон воздвигаемых против вас, впоследствии сами, как мне кажется, того не замечая, испытаете на себе все эти действия из-за одного того, что ничего не предприняли сейчас: так удовольствие и беспечность сегодняшнего дня оказываются сильнее той пользы, которая должна получиться когда-нибудь в будущем.

Итак, о том, что вам нужно предпринять, вы сама обсудите потом между собой, если будете благоразумны; что же касается псефисмы, которую надо вынести теперь же, чтобы дать надлежащий ответ, то об этом я скажу сейчас.

Конечно, было бы справедливо, граждане афинские, пригласить сюда людей, принесших те обещания, которым вы тогда настолько поверили, что согласились заключить мир. Ведь ни я сам никогда не принял бы участия в посольстве, ни вы, я уверен, не приостановили бы военных действий, если бы только представляли себе, что Филипп сделает это, Когда добьется мира. Но от всего этого были очень далеки те речи, которые тогда говорились. А кроме того, следовало бы пригласить еще и других. Кого же? Да тех самых ораторов, которые выступали против меня, когда я уже после заключения мира, только что вернувшись на вторичного посольства по делу о приведении к присяге и увидав, как морочат наше государство, предупреждал, свидетельствовал и всячески доказывал, что нельзя оставить без защиты Пилы и фокидян. Те люди говорили тогда про меня, что я пью только воду и потому естественно какой-то угрюмый и сердитый человек; а что Филипп, если только пройдет сюда, сделает для вас все, чего только вы ни пожелаете, — укрепит Феспии и Платеи, смирит спесь фиванцев, перекопает на свой собственный счет Херсонес, а Эвбею и Ороп отдаст вам взамен Амфиполя. Все это говорилось тогда здесь с трибуны, как вы, конечно, помните, хотя вы и не злопамятны по отношению к своим обидчикам. И вот что самое позорное из всего: увлеченные своими надеждами, вы этот мир распространили своей псефисмой на тех же самых условиях даже и на потомков . Вот до какого совершенства был доведен обман, которому вы поддались. Так для чего же об этом я говорю теперь и зачем я требую их вызова? Клянусь богами, я выскажу вам откровенно всю правду и ничего не утаю. Я требую этого вовсе не для того, чтобы, вступив в перебранку, самому говорить перед вами на равных условиях с ними, а выступавшим против меня с самого начала дать сейчас новый случай получить что-нибудь с Филиппа, и не для того, чтобы только попусту болтать, но потому, что со временем, я думаю, действия Филиппа причинят вам еще больше огорчений, чем теперешние обстоятельства. Опасность, как я вижу, все возрастает, и, хотя я не желал бы, чтобы мои предположения оправдались, но все-таки боюсь, не слишком ли близко она уже подошла теперь. Поэтому, когда у вас уже не будет оставаться возможности для такого равнодушия к происходящему и когда о грозящей вам опасности вы уже не будете слышать от меня или от кого-нибудь другого, а все одинаково будете сами видеть и будете хорошо понимать вот тогда, я думаю, вы покажете свой гнев и строгость. Я боюсь только, как бы послы не сумели отделаться молчанием о. делах, за которые они, как самим им известно, получили взятки, а вашему гневу как бы не подверглись люди, которые возьмутся что-нибудь поправлять из погубленных ими дел. И в самом деле я вижу, что часто некоторые обращают свей гнев не столько на виновных, сколько на первых попавшихся под руку людей. Поэтому, пока такое положение еще только готовится и складывается и пока мы еще можем выслушивать друг друга, я хочу каждому из вас, хотя вы и сами это хорошо знаете, все-таки напомнить, кто тот человек, который убедил вас оставить без защиты фокидян и Пилы, — а ведь как раз, завладев этими местами, Филипп и сделался хозяином дороги в Аттику и в Пелопоннес и заставил вас таким образом думать не о вопросах права и не о зарубежник делах,. а о положении в самой нашей стране и о войне, надвигающейся на Аттику; эта война, конечно, принесет, горе всякому, когда появится здесь, но зародилась она в тот именно день. (36) Действительно, если бы вы не были обмануты тогда, не было бы теперь у государства никакого беспокойства: ведь Филипп, конечно, никогда бы не мог пройти с войском в Аттику, раз прежде не одолел нас при помощи кораблей, или не продвинулся сухим путем через Пилы и через заставу фокидян, но ему пришлось бы или подчиниться требованиям справедливости и, соблюдая мир, держаться спокойно или сразу же оказаться перед лицом войны столь же трудной, как и та, которая тогда заставила его желать мира. Так вот в качестве напоминания теперь вполне достаточно того, что мною сказано; но не приведите вы, все боги, чтобы нам пришлось это испытать во всем ужасе на деле! Никому — даже тому, кто сам по себе заслуживал бы погибели, я лично не пожелал бы потерпеть возмездие, которое было бы сопряжено с опасностью и вредом для всех.