История Александра Македонского

44&

человеколюбие, простота и общительность, открытый нрав, твердость в принятых решениях, быстрота в действиях, жажда славы, стремление доводить всякое дело до конца. Гомер, описывая красоту Агамемнона, сколотил нелепое, неправдоподобное сочетание из трех образов, употребив такое сравнение: «Зевсу, метателю грома, главой и очами подобный, станом—Арею великому, персями — Энпосигею». Ну а если бы нрав Александра родивший его бог и в самом деле сколотил и соорудил из многих добродетелей, разве не сказали бы мы, что он обладал благородством Кира, воздержанностью Агесилая, проницательностью Фемистокла, опытностью Филиппа, отвагой Брасида, могучим талантом и государственной мудростью Перикла? А из еще более древних целомудрием он превзошел Агамемнона (тот пленницу рабыню предпочел законной супруге, а этот воздерживался от пленниц даже до того, как женился), великодушием — Ахилла (тот за небольшой выкуп согласился вернуть тело Гектора, а этот, не жалея расходов, устроил Дарию похороны; тот, сменив гнев на милость, в уплату за это взял от друзей подарки, а этот даже своих врагов, побеждая, одарял целыми состояниями), благочестием — Диомеда (тот с готовностью соглашался даже сразиться с богами, а этот все свои успехи относил на счет богов), а своим близким-он был дороже, чем Одиссей (у того родная мать умерла от тоски по нему, а вслед за Александром из любви к нему скончалась мать его врага).

13. Вообще говоря, если и Солон благодаря Удаче осуществил свои государственные преобразования, и Мильтиад благодаря Удаче выполнил обязанности стратега, и Аристид был справедлив по милости Удачи, тогда действительно Доблесть никакого значения не имеет; это всего лишь пустой звук, выдумка мудрецов и законодателей, которая гуляет по свету, напрасно пользуясь доброй славой. А если из них и им подобных каждый в отдельности был бедным или богатым, слабым или сильным, уродливым или красивым, наслаждался счастливой старостью или умер в молодости по воле Удачи, зато великим полководцем, великим законодателем, великим государственным деятелем каждый из них проявил себя благодаря своей' Доблести и разуму, тогда всмотрись в Александра и сравни его с ними со всеми. Солон в Афинах провел закон об уменьшении долгов, назвав его «стряхиванием бремени», а Александр за должников сам выплатил их заимодавцам причитав-' шиеся суммы. Перикл, обложив данью эллинов, на эти средст-. ва украсил храмами акрополь, а Александр отнял богатства у варваров и отослал их в Элладу, распорядившись воздвигнуть храмы богам на бесчисленную сумму талантов. Брасид стяжал себе громкую славу в Элладе тем, что под Метоной сумел с боем прорваться через расположение вражеских, войск, растянувшееся вдоль берега моря, но поразительный прыжок Александра в стране оксидраков, невероятный для те

кто о нем слышит, и ужасный для тех, кто его видел, когда с крепостной стены он бросился прямо в гущу врагов, встретивших его обнаженными копьями, мечами и дротиками, с чем его можно сравнить, если не с ударом сверкающей молнии, вылетающей с громовыми раскатами и сотрясением воздуха, словно блистающее «ослепительно ярким оружием знамение Феба»? Ошеломленные, враги сперва было отступили и в страхе разбежались, но затем, увидя, что многих атакует всего лишь один человек, остановились. И вот здесь Удача явила прямо-таки великолепный, яркий образец своего благоволения к Александру: кинув его внутрь безвестной варварской крепости, она его закрыла и отрезала стеной от своих, а когда македонские воины, оставшиеся снаружи, бросились на помощь своему царю и стали карабкаться на стены, она, разбив и сломав лестницы, сбила их с ног и сбросила вниз. А из тех троих, которые все же успели взобраться на стену и, спрыгнув с нее, встали рядом с царем, одного Удача тут же истребила и уничтожила, а другой, сразу пронзенный множеством стрел, оказался настолько близок к смерти, что единственное, на что еще был способен, это видеть и различать происходящее вокруг. И напрасно с боевыми кличами кидались на степы оставшиеся снаружи македоняне: не было у них ни осадных орудий, ни машин; в бессильной ярости они рубили стены мечами, рвали голыми руками и только что не грызли зубами. А счастливый, постоянно хранимый и оберегаемый Удачей царь, словно зверь, попавший в охотничьи сети, оказался беспомощным и покинутым— он, кто перед этим овладел Сузами, Вавилоном и Бак-трами, одержал победу над великим Пором! Действительно, в битве с великим и славным противником, если кто и потерпит неудачу, ему хоть позора нет; но настолько злобна и завистлива была Удача, настолько благосклонна к варварам и враждебна к Александру, что не только его тело, не только жизнь, но даже его громкую славу, насколько это было ъ ее силах, пыталась у него отнять и погубить. Не так страшна была бы смерть Александра, если бы он пал бездыханным на берегах Евфрата или Гидаспа, не так бесславна, если бы в рукопашной схватке с Дарием он погиб под ударами мечей и тесаков, под копытами коней персов, защищавших царя, или, взойдя на стены Вавилона, свалился и рухнул вниз от сильного испуга. Так было с Пелопидом и Эпаминондом: именно так их настигла смерть, н не несчастной, но доблестной эта смерть оказалась. А что сделала та Удача, чьи дела мы рассматриваем теперь? В варварском захолустье, на берегах чужой реки, в безвестном городишке она спрятала и отрезала от своих стеной царя и владыку вселенной, чтобы погубить его, осыпаемого ранами от безнаказанного оружия и ударами первых подвернувшихся под руку предметов. Тесаком ему прорубили шлем и ранилн в голову, а выпущенной из лука стрелой кто-то пробил ему панцирь с такой силой, что, вонзившись в грудь

45 г

•около соска, она застряла в одном нз ребер, причем конец ее древка, причиняя жестокую боль, торчал снаружи, а железный наконечник имел 4 пальца в ширину и 5 в длину. И в довершение всех бед случилось так, что, отбиваясь от врагов, наседающих спереди, одного из них, который, метнув издали копье, отважился к нему приблизиться с мечом, Александр, успев one-' редить, пронзил кинжалом и свалил на землю, но в этот момент какой-то прибежавший с мукомольни человек подкрался сзади и пестом нанес по шее такой удар, что в глазах у царя потемнело и он потерял сознание. Но на помощь пришла Доблесть, в него она вдохнула смелость, а в его приближенных — мужество и рвение. Лимнеи, Птолемеи, Леоннаты и все остальные, кто, перебравшись через стену или пробив в ней брешь, бросились к нему на помощь, образовали собой стену Доблести, из преданности и дружбы к царю прикрыв его своими телами, лицами и жизнями. Отнюдь не по воле Удачи друзья прекрасных царей с готовностью отдают за иих жизнь и подвергают себя опасности, но из любви к Доблести, подобно тому как пчелы, побуждаемые любовным напитком, жмутся и льнут к своему вожаку. Кто, из безопасного места наблюдая за всем этим, не сказал бы, что у него на глазах происходит великое противоборство Удачи и Доблести, что варвары незаслуженно берут верх с помощью Удачи, а эллины стойко сопротивляются с помощью Доблести и, если одолеют те, повинны в этом будут Удача, враждебный демон н возмездие богов, а если победят эти, то победу им принесут Доблесть, отвага, дружба и верность? Только это и помогло Александру, остальную же его вооруженную мощь — флот, конницу и пехоту— Удача от него отрезала стеной. И все же македоняне обратили варваров в бегство и, сравняв город с землей, его обломками завалили их трупы. Но Александру это уже не могло помочь: сразившая его стрела засела у него глубоко внутри и словно скрепой пригвоздила панцирь к телу. И когда ее пробовали одним рывком вытащить из раны как бы с корнем, железный наконечник не поддавался: так прочно он застрял в одном из ребер, прикрывающих сердце. Отпилить же тростниковое древко, торчащее наружу, никто не решался, опасаясь, что потревоженная резкими толчками кость расщепится, причиняя нестерпимую боль, и кровь из глубины хлынет потоком. Видя, что врачи в крайнем затруднении и медлят что-либо предпринять, Александр сам попытался кинжалом срезать стрелу у самой поверхности кожи, но отяжелевшая, немеющая от воспаления раны рука его бессильно повисла. Тогда он приказал им снова приняться за свое дело и не бояться (он еще ободрял тех, кто сам не был ранен!); одних,кто, отчаянно рыдая, его заживо оплакивал, он бранил, других обзывал дезертирами, которым не хватает смелости оказать ему помощь, он громко кричал, обращаясь к гетайрам: «Не будьте же трусами хотя бы ради меня! Врачи не верят, что я не боюсь смерти, раз моей смерти боитесь даже вы!»...