Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

CCCCLXXXV. Титу Помпонию Аттику, в Рим

[Att., X, 7]

Кумская усадьба, 22 (?) апреля 49 г.

1. Я одобряю за Апулию и Сипонт 1839 и за это уклонение и нахожу, что твое положение не такое же, как мое, не потому, чтобы в государстве справедливое не было одинаковым для каждого из нас, но о государстве нет речи. За царскую власть происходит борьба, в которой обращен в бегство2 более скромный царь и более честный, и более бескорыстный, и такой, что если он не победит, то имя римского народа неизбежно будет стерто; если же он победит, то победит он по способу и примеру Суллы. Итак, в этой борьбе тебе не следует открыто высказывать ни то, ни другое мнение и следует покориться обстоятельствам. Но мое положение иное, потому что, связанный благодеяниями, я не могу быть неблагодарным; однако полагаю, что буду не в строю, но на Мелите или в каком-либо другом подобном месте. «Ты нисколько не помогаешь, — скажешь ты, — тому, по отношению к которому ты не хочешь быть неблагородным 1840». Наоборот, он, быть может, хотел бы, чтобы менее. Но об этом мы подумаем; только бы мне выехать; о том, чтобы я мог сделать это в более благоприятное время, на Адриевом море старается Долабелла, в проливе 1841 — Курион.

2. Но у меня появилась некоторая надежда, что Сервий Сульпиций хочет поговорить со мной. Я послал к нему вольноотпущенника Филотима с письмом. Если он захочет быть мужем, прекрасный совместный путь; если же нет, — буду тем, кем обычно.

3. Курион жил у меня; он считал, что Цезарь обессилен вследствие недоверия народа 1842, не верил в дела в Сицилии, если Помпей начнет действовать на море. Мальчика Квинта я принял сурово; вижу, это была жадность и расчеты на большую раздачу денег. Большое это зло, но того преступления, которого мы боялись, надеюсь, не было. Но этот порок, полагаю, возник, по твоему мнению, не вследствие моей снисходительности, а от природы. Тем не менее буду им руководить путем обучения. Что касается велийских Оппиев, решишь с Филотимом, как находишь нужным. Эпир буду считать своим 1843, но, по-видимому, изберу другой путь.

CCCCLXXXVI. Сервию Сульпицию Руфу, в Рим

[Fam., IV, 2]

Кумская усадьба, конец апреля 49 г.

Марк Туллий Цицерон шлет привет Сервию Сульпицию.

1. Я получил твое письмо за два дня до майских календ, когда был в кумской усадьбе. Прочитав его, я понял, что Филотим поступил недостаточно благоразумно; хотя он, как ты пишешь, располагал твоими указаниями насчет всего, сам он ко мне не явился, а переслал твое письмо; я понял, что оно было кратким именно потому, что ты считал, что он передаст его. Как бы ни было, после того как я прочел твое письмо, я виделся с твоей Постумией и нашим Сервием 1844. Они одобрили мысль, чтобы ты приехал в кумскую усадьбу, и они даже говорили со мной о том, чтобы я написал тебе.

2. Ты спрашиваешь о моих соображениях; они таковы, что сам я скорее могу получить совет, нежели дать другому. И в самом деле, что осмелюсь я посоветовать тебе, человеку в высшей степени авторитетному и в высшей степени благоразумному. Если мы спросим, что самое правильное, то это — очевидно; если мы спросим, что самое выгодное, — ответ не ясен; но если мы такие люди, какими мы, конечно, должны быть, то есть люди, считающие, что выгодно только то, что правильно и честно, то не может быть сомнения в том, что нам следует делать.

3. Ты полагаешь, что мое дело связано с твоим; конечно, мы оба были в одинаковом заблуждении, хотя и придерживались самого честного образа мыслей, ибо все помыслы каждого из нас были направлены на достижение согласия; а так как это наиболее полезное для самого Цезаря, то мы полагали, что, защищая мир, мы даже заслуживаем благодарности с его стороны. Как сильно мы ошиблись, и до чего дошло дело, ты видишь. При этом тебе ясно не только то, что происходит 1845, и то, что уже произошло 1846, но также будущее течение и исход событий. Поэтому следует либо одобрить происходящее, либо участвовать в нем, даже не одобряя. Первый образ действий кажется мне позорным, второй — даже опасным.

4. Остается признать нужным отъезд; при этом остается обдумать, какие должны быть соображения при отъезде, в какое место направиться. Вообще, никогда и не случалось большего несчастья и не требовалось разрешить более трудную задачу; ведь нельзя принять никакого решения, не встретившись при этом с каким-нибудь большим затруднением. Советую тебе поступить так, если тебе будет угодно: если ты уже твердо решил, что тебе делать, причем намеченный тобой образ действий не связан с моим 1847, то не подвергайся трудностям этой поездки; но если у тебя есть, о чем побеседовать со мной, я буду ждать тебя. Ты же, насколько это тебе удобно, пожалуйста, приезжай возможно скорее. Как я понял, и Сервий и Постумия такого же мнения.

CCCCLXXXVII. Луцию Месцинию Руфу

[Fam., V, 19]

Кумская усадьба, конец апреля 49 г.

Цицерон Руфу.

1. Хотя для меня и никогда не было сомнений в том, что я самый дорогой для тебя человек, тем не менее я с каждым днем все более убеждаюсь в этом, причем обнаруживается то, что ты высказал мне в одном своем письме: в сравнении с тем, как ты относился ко мне в провинции (хотя, по моему убеждению, к преданности, проявленной тобою в провинции, и нечего прибавить), ты станешь чтить меня тем ревностнее, чем свободнее может быть твое суждение. Поэтому меня очень обрадовало твое предыдущее письмо, из которого я усмотрел, что ты по-дружески ожидал моего приезда и что мое решение 1848 чрезвычайно тебя обрадовало, хотя и случилось иначе, чем ты полагал; а благодаря этому последнему письму я получил большое удовлетворение и от твоих суждений и от твоей преданности: от суждений — понимая, что ты считаешь полезным только то, что правильно и честно, как должны поступать все смелые и честные мужи; от преданности — ибо ты обещаешь быть со мной, какое бы решение я ни принял; для меня ничто не может быть более приятным, а для тебя, как я полагаю, более почетным, нежели это.

2. Я уже давно принял решение 1849; я ничего не писал тебе о нем ранее, не потому, чтобы это следовало скрыть от тебя, но потому, что сообщение о решении кажется в такое время как бы напоминанием о долге или, лучше, требованием соучастия либо в опасности, либо в лишениях. Но раз таковы твое желание, доброта, расположение ко мне, охотно приветствую такое настроение, но на таких условиях (ведь при своих просьбах я не отрешусь от своей совестливости): если ты совершишь то, что обещаешь, буду очень благодарен тебе; если не совершишь, прощу; при этом буду считать, что во втором случае ты не мог не поддаться страху, а в первом — отказать мне. Ведь это, конечно, важнейшее дело.

Что правильно — очевидно; что выгодно — не ясно. Однако, если мы таковы, каковыми должны быть, то есть достойные своих стремлений и образования, мы не можем сомневаться в том, что наиболее полезно то, что является самым честным. Поэтому, если ты согласишься с этим, немедля приезжай ко мне, если же ты с этим согласишься, но не сможешь приехать ни теперь же, ни потом, постараюсь извещать тебя обо всем. Что бы ты ни решил, буду считать, что ты мне друг; но если то, чего я хочу, — что ты даже наилучший друг.