Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО

АЛКАШИ

После мошенников, дураков и самовлюбленных чиновников самые опасные для земной цивилизации, конечно же, вездесущие алкаши, угрожающие постоянным негодующим неуважением к представителям трезвого образа жизни. Хотя без соответствующего вливания они вполне мирные и покладистые люди.

Широта захмелевшей души Сергея Сальникова, казалось, могла вместить в себе добра на десяток святых. В свои тридцать пять он был щедр, как ребенок. В день получки его грустное худое, вытянутое лицо озарялось улыбкой, сиявшей милосердием и безотказностью. Угощал всех, кого знал и впервые видел. В кафе, в столовой, в подворотне, под деревьями и между кустами. На водку денег никогда не жалел, и их хватало, в лучшем случае, на три дня. Хотя заработок сварщика домостроительного комбината давал ему весьма существенное денежное содержание.

Еще несколько дней Сальникова поили друзья и собутыльники, а дальше приходилось самому пополнять финансы для продолжения затяжного запоя, то есть воровать. Тащил все, что мог унести: цемент, доски, плитку, стекла…

Суд и принудительное лечение от алкоголизма обеспечивали только временное воздержание на период заключения, а на свободе все начиналось сначала.

После третьего срока продержался ровно одни сутки. На следующие залез в подсобку близлежащего гастронома, вытащил ящик водки, развел костер в своем дворе, окруженном панельными пятиэтажками, собрал заинтересованных лиц и начал гулять.

— Ты где столько водки достал? — спрашивали удивленные сограждане.

— Да вон, из того магазина вытащил. Там еще есть, эту выпьем — я опять принесу.

— Ты что, Серый, опять посадят!

— Да это когда еще будет, а сейчас, смотри, какой запас. Давай, братва, угощаю всех!

И вскоре получил очередные три года, но не сильно сожалел о содеянном.

— Об одном мечтаю, — делился сокровенными мыслями с сокамерниками следственного изолятора, — вот отмотаю срок, выйду на свободу и напою весь город, всех мужиков и баб, чтоб помнили.

Глубоко затягивался длинной самокруткой и не переставал поучать молодых правонарушителей, как надобно жить и гулять на белом свете.

Скромный стрелочник городской железнодорожной станции Тереня Борис Николаевич стал алкоголиком на почве ревности. Сам маленький, тощий, вертлявый, как воробей, а полюбил буфетчицу Зину Орлову, высокую, пышную, с рельефными бедрами, роскошной грудью, томными глазами и пухлыми алыми губами. Гордую, пылкую и высокомерную женщину.

Брак еще более закрепостил пугливого Тереню, предоставив полную свободу решительной Орловой. И потекла их жизнь по сюжету обычного бульварного романа. С кутежами, любовниками и страданиями.

Борис Николаевич пил от горькой жизни, Зина наслаждалась сладким, разнообразным бытием. Нет, она не отказывала совсем своему мужу, иногда позволяла и ему любить себя, но не чаще одного раза в месяц. Ему этого хватало, а ей ничего не стоило. Интимное перемирие длилось несколько дней, затем опять следовали скандалы, угрозы и драки, которые всегда оканчивались полной победой Орловой.

Родственники и знакомые не раз и не два пытались примирить их, вывести, так сказать, на путь истинный, но тщетно, Зина в таких случаях непреклонно заявляла:

— Мне нужен мужик каждый день, а не по праздникам!

Борис Николаевич, заглушая водкой щемящие сердечные боли, вскоре к своей воробьиной внешности добавил такую же сущность. Смирился с орлиным нравом супруги и роптал только на свою судьбу.

А Зина меняла любовников как перчатки. Один, правда, Василий Головин, крутой и крепкий водитель частного такси, задержался на неопределенное время. Поселился в двухкомнатной квартире Терени и, нисколько не стесняясь хозяина, забавлялся с его законной женой. И даже подружился с ним. Как только Борис Николаевич появлялся в дверях, Вася учтиво приглашал его к столу и наливал первые сто граммов.

Однажды в новогоднюю ночь одуревший от вина и одиночества Тереня нерешительно заглянул в комнату своей супруги, которая как раз занималась любовью. Увидев перед собой растерянного и несчастного стрелочника, Вася весело пробасил:

— Иди к нам, места всем хватит.

Зина снисходительно улыбнулась.

Так и встретили Новый год, в тесноте, но не в обиде.

Далее такой способ взаимопонимания и действий вошел в норму. Вместе ходили в кино, вместе ужинали и спали. Борис Николаевич, подвыпивши, хвалился сослуживцам:

— Мы живем дружно, одной семьей.

Однако ревность и водка делали свое гиблое дело. Они, как ржавчина, разъедали душу Терени, доводя ее до судорожно-припадочного состояния. И ответственный сотрудник железной дороги не выдержал, сошел с пути, подсыпал своим сожителям в суп мышьяк и перевел их стрелки на тот свет.

Суд квалифицировал преступление Терени как убийство из ревности и определил ему пятнадцать лет лишения свободы в колонии строгого режима. Борис Николаевич вынес лишь месяц заключения. Как-то ночью подвязал свою шею к полосе второго яруса узких арестантских нар и успокоил навечно свою истерзанную душу.

Прапорщик конвойного батальона Якоб Юрий Васильевич представлял собой алкоголика иного склада. Крепкие напитки будили в нем агрессивного собеседника и неуемного фантаста. В трезвом состоянии он демонстрировал довольно прилежную исполнительность на службе и даже проявлял заботу о ближнем. Но когда пил, поражал целенаправленностью дойти до полной кондиции, не брезгуя при этом сопутствующими спиртовыми растворами аптечно-туалетного свойства.

А еще он любил женщин, а они его, высокого, статного и словоохотливого блондина. Беда лишь в том, что его страсти надолго не хватало. Краткие паузы трезвости не позволяли по-настоящему увлечься и оказать должное внимание прекрасному полу.

С первой женой разошелся через год, со второй — через полгода, а с третьей… Серафима Простудная попыталась вытянуть его из бредового омута. Терпела и поучала, потому как любила всем телом и душой.

— Ну что ж ты, Юра, опять нализался? — украдкой смахивала слезу, встречая его со службы. — Когда ж это кончится?

— Ой, Сера, не спрашивай, так тяжело на сердце, что удавиться могу.

— А что случилось?

— Понимаешь, человека убил.

— Как?!

— Нехотя. Понимаешь, вез на суд заключенных, один спрятался под лавкой, накрылся лохмотьями, хотел сбежать. А я его штыком — «жах» и распорол пополам. Насмерть.

— Ой, что же теперь будет?

— Ничего, может, медаль дадут за бдительность, может, благодарность объявят. Вот только на сердце камень, выпил, а не полегчало. У тебя одеколончику там не осталось?

— Ой, бедный ты мой, щас чего-то поищу.

Серафима знала, что муж врет, но ради общения слушала и сочувствовала его опасной службе, за которую он уже успел порешить несколько десятков рецидивистов.

Но в конце концов и она не вытерпела. Привела однажды настойчивого ухажера и принялась угощать. Как раз перед приходом мужа, дабы он глубоко уяснил, что она прежде всего женщина. Но при этом несколько переборщила.

Прапорщик, пошатываясь, зашел в квартиру и окаменел. Однако его удивил не приятель Серафимы. К интимной жизни своих жен он всегда был равнодушен. Его поразила начатая бутылка коньяка, что красовалась посреди стола.

— Что?! — взревел Якоб. — Меня лосьоном, а его коньяком?!

И тут же, не помня себя от яростной жажды, схватил бутылку и влил в свое горло. Крякнул, свирепо завращал глазами и полез драться. Серафиму стукнул табуреткой по голове, а ее любовника с криками «а денатурату с разбавителем не хочешь!», как Христа, пытался распять вилками на полу.

В следственном изоляторе целых пять суток без сна и еды, в судорогах белой горячки рвал на себе волосы, рубашку, постельные принадлежности, катался по камере, орошая холодным потом шершавый бетонный пол. Что-то пытался объяснить, о чем-то несвязно просил и все плакал, как ребенок.