Зарубежный детектив XX века. Популярная библиографическая энциклопедия

Образ Фламбо — самостоятельная ценность рассказов об отце Брауне; это откровенно романтический герой, «благородный разбойник, веселый грабитель богатых». Романтизм — вообще характерная черта мировоззрения и творчества Честертона. В рассказах серий об отце Брауне он проявляется и в выборе персонажей — отчасти условных, порой символических, и в системе взаимоотношений между ними, и даже в пышных пейзажных картинах — не столь частом компоненте детектива, чтобы игнорировать их наличие, их ярко выраженный настроенческий смысл. «Тысячи рук леса были серыми, а миллионы его пальцев — серебряными. В сине-зеленом сланцевом небе, как осколки льда, холодным светом мерцали звезды… Черные промежутки между стволами зияли бездонными черными пещерами неумолимого скандинавского ада — ада безумного холода… Ничто не располагало в такую ночь к осмотру кладбища. И все-таки, пожалуй, его стоило рассмотреть».

Отец Браун — олицетворение религиозной веры в ее земном переосмыслении (недаром целый сборник — «Неверие отца Брауна» — посвящен разоблачению мистических настроений, охвативших в 20-е гг. значительную часть английского общества). Он, если можно так выразиться, практик-проповедник, «ловец человеков», не ждущий покаяния на пороге храма, а активно ищущий заблудшие души в их греховной мирской «среде обитания».

В силу такой ориентации героя писатель, естественно, склонен в качестве криминальных сюжетов избирать нестандартные ситуации из сферы морально-нравственных отношений, невозможность разрешить которые «мирным путем» приводит человека к преступлению. Блестящий пример такого рода — в «Страшном преступлении Джона Боулнойза». Сэр Клод ненавидит великого философа Боулнойза за его отрешенность от земных проблем и, в частности, за то, что тот не реагирует «должным образом» на ухаживания Клода за миссис Боулнойз. Расценив подобное «равнодушие» как смертельное оскорбление, сэр Клод решается на самоубийство (что, конечно, больше напоминает поведение средневекового самурая, нежели британского джентльмена XX столетия), но обставляет дело так, чтобы на витающего в облаках философа пало-таки серьезное подозрение в убийстве на почве ревности. Отдельные детали рассказа обязаны своим существованием едкой зоркости автора-нравоописателя: Боулнойз сам открыл дверь журналисту и сообщил, что он «ушел в парк». Журналист ни на секунду не усомнился в информации, ибо в приличном английском доме дверь должен открывать слуга, а не хозяин… Отец Браун, оказавшийся в эпицентре событий, проявляет, помимо тонкого понимания психологии ущербного, закомплексованного сознания, основательную осведомленность в криминалистике.

В «Алиби актрисы» основа расследования преступления на театральной сцене — в «четком» разграничении психологии поведения «немок» и «итальянок», а весьма специфические черты латиноамериканского характера, понятные отцу Брауну, однако неведомые впечатлительному, но недалекому журналисту, стали альфой и омегой рассказа «Скандальное происшествие с отцом Брауном».

Примечательно, что в рассказах Честертона львиная доля читательского внимания оказывается направленной не на детективное расследование, а на знакомство с бытом и нравами общества. Эта позиция обеспечивается творческим методом героя-сыщика, который подробно декларирован в одном из поздних рассказов.

Однажды, будучи в гостях у своего друга Фламбо в Испании, отец Браун подвергся пристрастному «допросу» со стороны американского путешественника и журналиста Чейса.

«— Мы видим, что ваш метод очень отличается от методов других детективов — как вымышленных, так и настоящих. Кое-кто даже высказывал предположение, что у вас просто нет метода.

Отец Браун помолчал, потом слегка шевельнулся — или просто подвинулся к печке — и сказал:

— Простите… Да… Нет метода… Боюсь, что у них нет разума…

— Я имел в виду строго научный метод, — продолжал его собеседник. — Эдгар По в превосходных диалогах пояснил метод Дюпена, всю прелесть его железной логики. Доктору Уотсону приходилось выслушивать от Холмса весьма точные разъяснения с упоминанием мельчайших деталей. Но вы, отец Браун, кажется, никому не открыли вашей тайны… Кое-кто у нас говорил, что ваш метод нельзя объяснить, потому что он больше, чем метод. Говорили, что вашу тайну нельзя раскрыть, так как она — оккультная…

Отец Браун шумно вздохнул. Он уронил голову на руки, словно ему стало трудно думать. Потом поднял голову и глухо сказал:

— Хорошо! Я открою тайну…

— Тайна… — начал он и замолчал, точно не мог продолжать. Потом собрался с силами и сказал: — Понимаете, всех этих людей убил я сам.

— Что? — сдавленным голосом спросил Чейс.

— Я сам убил всех этих людей, — кротко повторил отец Браун. — Вот я и знал, как все было… Я тщательно подготовил каждое преступление… Я упорно думал над тем, как можно совершить его, — в каком состоянии должен быть человек, чтобы его совершить. И когда я знал, что чувствую точно так же, как чувствовал убийца, мне становилось ясно, кто он… Я не изучаю человека снаружи. Я пытаюсь проникнуть внутрь. Это гораздо больше, правда? Я — внутри человека. Я поселяюсь в нем, у меня его руки, его ноги, но я жду до тех пор, покуда я не начну думать его думы, терзаться его страстями, пылать его ненавистью, покуда не взгляну на мир его налитыми кровью глазами и не найду, как он, самого короткого и прямого пути к луже крови. Я жду, пока не стану убийцей.

— О! — произнес мистер Чейс…»

Столь серьезно заявленная «программа действий» удивительно сочетается с предельной скоротечностью проводимых отцом Брауном расследований. В редком случае обнаружение преступника происходит не в «один присест». В рассказе «Странные шаги» совершение преступления и его раскрытие происходят практически одновременно, при этом отец Браун использует только собственный слух и острую наблюдательность.

Сборники Честертона разных лет по характеру произведений не имеют существенной групповой дифференциации, хотя в советской критике и высказывалась идея типологизации. Согласно этой идее, например, «Неведение отца Брауна» представляет рассказы, где неловкий провинциальный священник опровергает мнение о том, что ему не могут быть ведомы темные стороны души человека, в «Неверии отца Брауна» оккультизму и мистике противопоставлен трезвый анализ, «Тайна отца Брауна» — в его «перевоплощении» в преступника, а «Скандальное происшествие с отцом Брауном», названный так по одноименному рассказу, где герой был по недоразумению обвинен в потворстве адюльтеру, еще и о том, что итоги расследований священника зачастую «скандализируют» светское общество, не привыкшее вслух говорить о своих пороках…

Менее известны два других сборника детективных рассказов Честертона — «Человек, который знал слишком много» и «Парадоксы мистера Понда». Отчасти это справедливо, так как в них еще в большей степени, чем в сериях об отце Брауне, представлены картины нравов светского общества (в «Человеке…» — «большая политика»), а расследованию отведена роль стимулирующей читательский интерес тайны, которая ведома главному герою и постепенно становится достоянием окружающих.

Впрочем, зарисовки английского и, отчасти, американского общества, созданные Честертоном в жанре детектива, не претендуют на объективность. Скептическая ирония, некоторая искусственность положений, экзальтированность персонажей придают им совершенно индивидуальный колорит. Свою роль играет в этом и постоянный авторский комментарий, рассчитанный на снижение образа, благодаря которому гнев вдруг выглядит смешным, благородство — нелепым, решительность — буффонадой.

Любители литературных перлов не могут не оценить и яркие честертоновские логические «парадоксы», во множестве представленные в тексте. Один из них имеет непосредственное отношение к делу, прославившему автора: «Преступление — то же произведение искусства. Не удивляйтесь: преступление далеко не единственное произведение искусства, выходящее из мастерских преисподней. Но каждое подлинное произведение искусства, будь оно небесного или дьявольского происхождения, имеет одну непременную особенность: основа его всегда проста, как бы сложно ни было выполнение…»