Пытки и наказания

«В день своей смерти Хэйз получила святое причастие и на санях ее отвезли к месту казни. Когда несчастная закончила читать молитву, ее привязали железной цепью к столбу. Если женщину сжигали на костре за малую измену, обычно ее удушали при помощи веревки и петли на шее, чтобы милосердно избавить от страданий. Но этой женщине пришлось сгореть буквально живьем, потому что палач, когда пламя опалило его руку, выпустил веревку. Костер уже бушевал вокруг несчастной, и зрители видели, как Кэтрин Хэйз разбрасывала окружавшие ее вязанки, оглашая при этом окрестности криками и стенаниями. Палач и его помощники поспешили завалить ее другими вязанками, но из пламени еще некоторое время доносились крики несчастной. Только через три часа тело ее сгорело полностью».

(«Ньюгейтский календарь»).

СУДЕБНЫЕ ОШИБКИ

Одним из самых сильных аргументов в арсенале поборников отмены смертной казни всегда была возможность осуждения на смерть невиновного. И действительно, в самые мрачные годы XVII и XVIII столетий, когда правосудие отправлялось наспех и небрежно, многие люди, впоследствии полностью подтвердилось, согласно сохранившимся доныне документам, были признаны судом виновными и отправлены на виселицу.

Но даже в более поздние времена судопроизводству были свойственны ошибки, делавшие высшую степень наказания очень ненадежным орудием возмездия, зачастую не служившим делу торжества справедливости, а скорее наоборот. Проблема состояла в том, что приведение смертного приговора в исполнение не оставляло возможности исправления судебной ошибки, если позже выяснялась невиновность осужденного.

Несмотря на общественное мнение, решительно склонявшееся в пользу высшей меры наказания, Британия, как и все другие цивилизованные страны, почитала за лучшее упразднить смертную казнь (см. «Высшая мера наказания»). Но чтобы избежать соблазна вновь обратиться к этому крайнему средству — возмездию за преступление — не лишне будет привести здесь несколько примеров того, как суд из орудия справедливости превращался в средство убийства.

В 1721 г. Шоу зарабатывал на жизнь обивкой мебели и жил в Эдинбурге со своей дочерью Катериной в многоквартирном доме. Девушка благосклонно принимала ухаживания Джона Лоусона, ювелира, однако ее отец считал молодого человека распутником, был очень против этого брака и отказывался принимать Джона в своем доме. Однако, поскольку Катерина продолжала упорно встречаться со своим возлюбленным, ее отец не придумал ничего, как держать ее под замком.

Некоторое время Шоу настойчиво убеждал свою дочь быть благосклоннее к сыну Александра Робертсона, его друга и соседа, однако Катерина наотрез отказалась. По этому поводу произошла перебранка, после которой отец, так и не добившись желаемого, ушел, заперев дверь на ключ.

Через некоторое время Моррисон, сосед Шоу через стенку, услышал стоны и, обеспокоенный этим обстоятельством, поспешил к другим соседям, которые, набившись затем в комнату Моррисона, услышали, как Катерина, простонав достаточно отчетливо, так, что слышали все, произнесла: «Жестокосердный отец! В своей смерти виню только тебя». Пораженные этими словами, соседи кинулись к двери Шоу, но на их настойчивый стук никто не ответил. Заподозрив худшее, они вызвали констебля, который приказал выломать дверь. Катерину нашли в луже собственной крови; в боку у нее торчал нож. Она была еще жива, но говорить уже не могла.

На вопрос, виновен ли в этом злодеянии ее отец, она явно утвердительно кивнула головой и испустила дух.

В самый критический момент вернулся Уильям Шоу. Увидев набившихся в комнату соседей с констеблем во главе, был немало этим удивлен, а, увидев мертвую дочь, побледнел, как смерть, задрожал и чуть было не свалился в обморок. Первоначальное удивление и последующий ужас Уильяма Шоу в глазах свидетелей послужили неоспоримым доказательством его виновности в смерти дочери, а уж когда на сорочке Шоу констебль обнаружил кровь, сомнений не осталось больше ни у кого.

Его тут же предворили к судье, тот же, выслушав показание всех свидетелей, приказал заключить несчастного в тюрьму по подозрению в убийстве. Очень скоро Шоу предстал перед судом, признал, что действительно держал дочь под замком, чтобы помешать ей встречаться с молодым Робертсоном. Он сообщил суду также о том, что действительно она умерла, как это показал свидетель Моррисон, но он побожился, что оставил дочь целой и невредимой за несколько дней до смерти в результате пореза. Эти утверждения не произвели впечатления на жюри присяжных, особенно в сравнении с неопровержимыми уликами, отмеченными ранее, такими, как обвинение Катериной отца в варварстве и жестокости, а также ее утвердительный кивок головы на вопрос о причастности отца к ее смерти и кровь на сорочке последнего. На основании этих улик Уильям Шоу был признан виновным, казнен в ноябре 1721 г., и тело его вывесили на цепях в Лейт Уолк.

В августе 1722 г. человек, поселившийся в квартире покойного Уильяма Шоу, прибирал комнату, в которой умерла Катерина, и совершенно случайно обнаружил письмо, запавшее в щель у печной трубы. Открыв письмо, он прочел следующее:

Мой жестокосердный отец, твое дикое стремление разлучить меня с единственным человеком, которого я по-настоящему люблю, и отдать меня замуж за того, кого я всегда ненавидела, заставило меня принять решение покончить счеты с жизнью, коя стала для меня совершенно невыносимой. Не сомневаюсь, что Бог простит меня, ибо никто не может требовать от живой души переносить более пытку, на которую ты меня обрек. В своей смерти я виню тебя, и только тебя. Когда ты будешь читать эти строки, подумай о том, каким бессердечным отцом ты оказался, заставив воткнуть нож себе в грудь несчастную.

Катерина Шоу

Друзья и родственники Катерины Шоу подтвердили подлинность письма, и суд Эдинбурга, убедившись после тщательной проверки в том, что письмо было действительно написано покойной, распорядился снять тело Шоу с виселицы и отдать родственникам для погребения, что и было сделано. В качестве единственной меры для восстановления честного имени Уильяма Шоу тот же суд распорядился установить на его могиле, как свидетельство невиновности, пару штандартов.

(«Ньюгейтский Календарь»).

7 мая 1797 г., в воскресенье, Сидней Фрайер, эсквайр, весьма достойный джентльмен, пришел навестить свою кузину, которая жила на Шееферд-стрит. Они вместе пошли прогуляться по лондонским окраинам и когда проходили полем за ислингтонским работным домом, услышали голос, звавший на помощь. Мистер Фрайер, не вняв предостережениям кузины, перепрыгнул через изгородь и оказался лицом к лицу не с женщиной, а с тремя мужчинами, один из которых выстрелил в него, когда Фрайер в горячке попытался воспользоваться своей тростью, как шпагой. Пуля попала в левую бровь, и достопочтенный мистер Фрайер упал в лужу. Один из злодеев вынул из его кармана часы, другой же изъял кошелек у его кузины и снял пальто. Мистер Фрайер умер спустя два часа.

Подозреваемых оказалось несколько, но после тщательного дознания в присутствии мисс Фрайер всех их пришлось отпустить из-за недостатка улик, но 27 мая полицейские с Уоршип-стрит схватили Кленча, Мэккли и некоего Смита, шляпника. Последнего вскоре отпустили, двум же другим было предъявлено обвинение.

Арестованные были совершенно беспристрастно допрошены судьей Гроузом, им представили адвокатов, которые защищали их перед жюри присяжных заседателей. Прямых улик против них не было, кроме факта опознания их мисс Фрайер, тем не менее присяжные, просовещавшись полчаса, вынесли обвинительный вердикт, в соответствии с которым обоих казнили, а тела их были выставлены в конюшне на Литтл-Бридж-стрит, недалеко от Апотекарис Холла.

Незадолго до того, как им на головы надели белые колпаки, платформы эшафота, по всей видимости в результате несовершенства конструкции, неожиданно рухнули, увлекая за собой двоих священников, палача и его помощника. Католический священник, ис-поведывавший Кленча и отличавшийся тучным телосложением, пострадал сильнее других. Когда преступники умерли, ни у кого не возникло сомнения в том, что и Кленч, и Мэккли получили по заслугам, но вскоре, однако, признания трех отдельных преступников, которым вовсе незачем было брать на себя чужое преступление, пролили совершенно неожиданный свет на это дело и вызвали к памяти тот факт, что как Кленч, так и Мэккли во время всего судебного разбирательства упорно не желали признать себя виновными, а Кленч, покидая скамью подсудимых после вынесения приговора, в совершенно вежливой форме поблагодарил суд за справедливость, но при этом заявил о том, что хотя им суждено умереть, они так же невиновны в приписываемом им убийстве, как и те, кто их судил.